– Все до единого. С ними все в порядке. Я так и не понял, зачем Тарасевич такое со мной провернул. Вроде как постоянный клиент, какое-никакое уважение между нами наблюдалось… Ну, или мне казалось. Я все эту ситуацию отпустить не мог, крутил со всех сторон. Думал: может, ему срочно деньги понадобились, не знал, где взять? Выкрутился за мой счет? Но потом все это у меня улеглось. Теперь я вот что думаю: мне просто долго везло. Он примерялся ко мне, дожидался, пока я созрею, приручил, как кутенка, пока я у него с руки не начал есть. А тогда уже выступил масштабно. Ну, не рассчитал малость. Поэтому, когда вы сказали, что он погиб, я сразу подумал, что он затеял еще какое-то надувательство, только с клиентом ему повезло меньше, чем со мной.
Макар задал еще несколько вопросов. Но Ефременко никогда не слышал от ювелира ни об Имперском союзе, ни о художниках, фамилии которых назвал Илюшин.
– А как его убили? – встрепенулся он, когда они уже вышли из машины.
– Ударили ножом, – сказал Макар.
– Я думал, избили до смерти… Ножом – это хорошо…
– Что хорошего? – озадачился Макар.
– Как что? Быстро.
Из ближнего подъезда вышла женщина – широкая, коренастая, неспешно несущая себя, точно корабль. Волосы с незакрашенной сединой лежали свободными волнами.
– Толик, тебя не обижают? – спросила она, подойдя и подозрительно взглянув на Макара.
– Ни в коем случае, – вполне серьезно ответил Толик.
Она положила руку мужу на плечо, и он увидел, какая они прекрасная пара: нескладный лысеющий Ефременко и эта крепкая немолодая женщина, оберегающая своего мужа от посторонних. В ушах среди седых прядей мигнули яркой зеленью два изумруда.
Телефон Фаины Клюшниковой не отвечал. Бабкин звонил все утро и под конец стал ощущать себя назойливым спамером. В Доме творчества, где Клюшникова числилась преподавателем у двух групп, он выяснил, что Фаина работает сегодня с двенадцати до пяти.
Родственников у Клюшниковой не было. За ней не числилось также ни приводов, ни судимостей. Последние двенадцать лет она работала на одном месте, до этого вела школьный кружок рисования. Изредка иллюстрировала книги, пару раз в год соглашалась продать картины. Проживала по одному адресу последние тридцать пять лет.
«Женщина устойчивых привычек», – одобрительно подумал Сергей.
Он подхватил напарника возле станции метро. В пути Макар рассказал о том, что узнал от своего последнего собеседника.
– Эту информацию, безусловно, нужно перепроверить, – закончил он. – Но если она правдива, Тарасевич – мошенник. Сколько других клиентов не заподозрили подмены?
– Или случай Ефременко был единственным, – возразил Сергей.
– Может быть, и так. В деле по его убийству есть что-то новое?
– Версия о связи с Имперским союзом не рассматривается, – с огорчением сказал Бабкин. – Но меня порадовало, что следователь не пытается свалить его смерть на случайного наркомана, которому ювелир подвернулся под руку. Он отрядил ребят на проверку камер в соседних дворах. Отрабатывают предположение, что убийца должен был где-то переодеться. Как минимум – стащить с себя куртку, свернуть и выбросить. Даже в Москве человек в окровавленной одежде привлекает к себе внимание. Я поговорю со следователем, расскажу ему, что ты выяснил.
Илюшин помолчал, барабаня пальцами по двери.
– Тарасевич интересовался ходом нашего расследования, – сказал он наконец. – Откуда он вообще узнал об украденных картинах?
– Куприянова рассказала.
Макар взглянул на него:
– Это утверждение или предположение?
– Версия. Она ведь приезжала к нему незадолго до смерти. Обсуждала дизайн ювелирных изделий.
Макар перестал барабанить и вытащил телефон:
– Это легко проверить…
Он позвонил Куприяновой. Бабкин объехал пробку, одним ухом слушая их разговор и думая, что Илюшин прав: интерес Тарасевича к краже более чем странен. А если учесть, что ювелир был знаком с членами союза…
Макар закончил разговор и повернулся к нему:
– Майя отрицает, что упоминала о картинах. По ее словам, речь у них шла только о технической стороне дела, которое они вдвоем собирались реализовать.
– Тогда откуда Тарасович узнал о краже? От Ульяшина?
– Нет, не от него. Ульяшин высказался однозначно.
– Хм… Остается только Колесников?
– Или мы не знаем кого-то еще, с кем общался Тарасевич. Нужно прошерстить все его телефонные звонки как минимум за последние десять дней… Черт, до чего же все медленно делается!
– Не все сразу. – Бабкин подъехал к Дому творчества и виртуозно припарковался на свободное место, куда, на первый взгляд, не поместилась бы даже «Ока».
Сначала высыпали наружу дети лет семи-восьми. За ними неспешно вышли родители и няни. Наконец, показалась сама Клюшникова.
– Ну прямо Джек Воробей в женском обличье, – тихо сказал Бабкин.
–
– Жуткая ты все-таки зануда…
Длинное черное пальто подметает асфальт. На голове – желтая бандана, из-под которой свисают десятки косичек. Фаина была с пустыми руками, без сумки.
Илюшин захлопнул дверь машины.
– Фаина Серафимовна, мы с вами встречались, здравствуйте. Помните – у Ломовцева?