Тигровый, черный, золотой

– О, я вовсе об этом не думаю! И вам не советую! Ни в коем случае. Вы должны заполнять свою голову ответственно, сосредоточенно, как будто это единственный ящик, выделенный заключенному. Если бы это было так, вы не стали сваливать туда разнообразную ерунду, верно? Бурмистров с его картинами – сущая чепуха! Не стоит и минуты нашего времени! Иное дело – выдающиеся стихи! Прекрасная музыка! Мысли, в конце концов – ваши собственные мысли, – вот что должно быть в ящике, то есть в вашей голове. Простите, мне больше нечего сказать.

Она церемонно наклонила голову и ушла.

Илюшин с Сергеем провожали ее взглядами, пока она не свернула за дом.

– Не каждая кукуха долетит до середины весны, – сказал Бабкин. Старуха с ее концепцией работы, нужной миру, ему не понравилась.

– Ты выяснил, кто еще навещает ее? – спросил Макар.

– Чтобы это выяснить, мне нужно четыре дня неустанной пахоты, – огрызнулся Сергей. – Опрос соседей, проверка телефонных звонков и так далее. В первом приближении – нет, никто из союза у нее не бывает, кроме Ульяшина. А, еще муж пионщицы забегает дважды в год.

– А сама пионщица?

– Нет данных.

– Нет данных, нет данных, – задумчиво повторил Илюшин. – Вакулин не найден, рамы нельзя продать на черном рынке, картины не имеют ценности – и больше никаких зацепок.

– За Бурмистровым кто-то следил, – напомнил Сергей.

Еще одна загадка. Он поговорил с поселковой охраной, но толку не было: чужих они не заметили, а записи с камер хранились только сутки. Вот еще что загадочно: сам Бурмистров утверждал, что слежку он ощущал на протяжении нескольких дней. «Я поставил задачу перед своими безопасниками, – размеренно говорил Игорь Матвеевич. – Они отчитались, что никого не обнаружено. Я и сам чувствую: никого больше нет рядом. А у меня чутье, как у зверя. Всю жизнь выручало».

Бабкин сделал вывод: значит, доказательств слежки – никаких. Но если все-таки верить Бурмистрову, за ним наблюдали вблизи несколько дней подряд, затем притихли.

А потом исчезли картины.

Придется возвращаться к Вакулину. Это долгие поиски, непредсказуемо длительные, но его план изначально был верен, Макар зря сунулся в это гнездо творческих людей и погрузился в их дрязги…

Илюшин открыл планшет и что-то искал.

– Что ты делаешь?

– Одну секунду… А, вот они.

Макар вывел на экран рисунки Фаины Клюшниковой.

Открылись иллюстрации к сборнику фантастических рассказов. Космические корабли летели среди звезд. По гигантскому дереву карабкались пушистые существа с фасеточными глазами. Поле одуванчиков поднималось вверх, отрываясь от земли. Наконец Илюшин ткнул в последний лист.

Оба замолчали, рассматривая страницу.

– «Были они смуглые и золотоглазые», – сказал наконец Макар.

Бабкин что-то смутно помнил, но без подробностей.

С рисунка на него смотрело лицо – не человеческое и не инопланетное. Андрогинное. Неуловимо опасное. Неуловимо притягательное. Совсем просто нарисовано, без цвета – одна только карандашная линия или тушь, он в этом не разбирался.

Илюшин открыл новую вкладку. Акварель: акации, мимозы, снова одуванчики, летящие над городом и плывущие по воде. Невесомо, прелестно и мило! Трудно поверить, что художница – старая карга в бандане.

Бабкина это раздражало. Результат творчества должен соответствовать творцу! Косоглазый проходимец не может писать залитых солнцем пейзажей. А чокнутая старушенция пусть выражает себя в…

Тут он запнулся. Не хватало фантазии придумать достаточно мерзких картинок, чтобы присвоить их Клюшниковой.

Вот – Майя Куприянова! Полное соответствие личности и произведения. Приятно посмотреть…

Какая-то мысль мелькнула на границе сознания. Он ощутил себя деревом, которое глубоко под землей дернули за тонкий корешок.

«Посмотреть, посмотреть…» Даже сейчас они с Макаром, глядя на один рисунок, видят разные изображения. Каждый – свое. Сергей в юности представлял, что в будущем людей станут подключать друг к другу, чтобы каждый имел возможность взглянуть на мир чужими глазами. Он знал, что мир его жены в буквальном смысле ярче, чем его собственный. Как сказала Клюшникова про Бурмистрова? «До чего бедна, скудна его палитра!»

Бедность, скудность, однообразие…

Стоп!

– Макар, а Макар! – позвал он.

– Да, что? – Илюшин продолжал увлеченно рассматривать картины Клюшниковой.

– Макар, слушай сюда!

– Слушаю…

– Их показания были одинаковыми.

– Чьи показания?

Илюшин наконец оторвался от планшета и уставился на Сергея из-под растрепанной челки.

– Куприяновой. Голубцовой. Ломовцева. Ульяшина. Касатого.

Макар вопросительно смотрел на него.

– Они рассказывали о выставке и вечеринке у Ломовцева, – продолжал Бабкин. – Но ты же знаешь: не найдется двух людей, которые одинаково опишут происшествие. А эти пятеро чесали одними и теми же выражениями, как по писаному. А мы купились.

В глазах Илюшина что-то блеснуло.

– Куприянову мы опрашивали первой, – медленно сказал он. – Кое-каких вопросов она не ожидала. Например, о том, в какой очередности они расходились от Ломовцева. Следовательно, ей нужно было предупредить остальных, чтобы не появилось расхождений в их показаниях.