Тигровый перевал

   Выпили. Вова глотнул слегка, отставил стакан. Закусил ломтиком колбасы. Куда торопиться? Тянуть удовольствие можно сколько угодно. Он знал по опыту: к ночи все сопьются. Упадут в палатки вповалку и проснутся к полудню. Не раньше. И до заманчивого Синь-озера, нарисованного воображением Вовы, им никогда не дойти. Невозможно дойти до того, чего нет. Но сейчас разговор только начинался. И закрыв глаза, Вова млел, слушая бульканье из горлышка бутылки. Упоительные звуки! Пламя костра высвечивает лица охотников, счастливых от ожидания предстоящей охоты, тишины тёплого вечера и треска костра. Хорошо!

   -- Владимир Карлович! -- осторожно начал один охотник. -- Мы тут с мужиками заспорили: вы кто - музыкант? Писатель? Артист?

   Вова грустно качает головой.

   -- Кто был никем, тот станет всем... Помните, в известном гимне? У моего деда Франца Шлыкермана наоборот вышло... До революции был бароном, а после неё стал таксистом...

   Охотники опять переглянулись. Но куда делись усмешки, иронические улыбки? Они потрясены...

   -- Так вы... барон?

   -- По происхождению, сами понимаете... А без денег, господа, какой я барон? Вот отрою в кургане клад деда, завещанный внуку, мне то есть, и стану владельцем огромного состояния. Барон фон Шлыкерман был сказочно богат... Кстати, господа, нет ли у вас знакомого археолога? Я могу хоть завтра начать раскопки, но боюсь повредить вещи, которые бесценны: древнегреческая золотая посуда, богемский хрусталь, старинное оружие...

   Примолкли охотники. Вот это да-а! Первый раз в жизни вот так запросто с наследственным бароном сидят. Скажи кому...

   Тихо потрескивают сучья костра. Тоненько позванивает горлышко бутылки о край эмалированной кружки: подрагивают руки у наследника барона. Оно и понятно. Тут кого хочешь дрожь возьмёт. Такое состояние вдруг заполучить!

   -- Вы думаете я от нечего делать торчу в этой Гусинке? Нет, господа. Я обдумываю план раскопок. Одно неосторожное движение - и может погибнуть произведение искусства.

   Вова ещё выпил. Закусил плотно сардинами. Налил охотникам.

   -- Приезжайте следующей осенью, господа. Я в Гусинке такой отель для охотников отгрохаю! Такой сервис устрою на Синь-озере!

   Разгорячённые водкой и взбудораженные таинственным рассказом Вовы, охотники и не заметили, как осушили все бутылки. Скоро они храпели в холодных, окутанных туманом палатках. Костёр краснел затухающими угольками, и струйки дыма ещё вились над ним. Где-то в темноте лаяли в деревне собаки, раздавались пьяные выкрики:

   -- Надька! Дура конопатая! Ты на кого с коромыслом? Ну, я тебе покажу! Брось коромысло! Брось, говорю!

Облом

   Живёт в Комаровке охотник-промысловик Виктор Бычков по прозвищу Облом. Виктор - бывший оперуполномоченный уголовного розыска, лейтенант милиции, но об этом в деревне мало кто знает.

   С середины февраля до поздней осени охотничий сезон закрыт. В это время промысловики готовят новые ловушки, мастерят кулёмы и черканы, прорубают путики в таёжных дебрях к местам будущих привад, собирают грибы и ягоды для сдачи в заготпункт. А больше занимаются личным подворьем. Ведь ещё неизвестно, повезёт ли зимой, какой будет промысловый сезон, а когда во дворе корова мычит, свинья хрюкает и куры кудахчат, оно, конечно, надёжнее.

   У Бычкова в тайге всё давно приготовлено к зимнему промыслу: капканы разнёс по местам лова, путики почистил от бурелома, зимовье подремонтировал. Семьёй он не обзавёлся, домашнее хозяйство ему ни к чему. А вот пчелы - занятие для души. Всё-то у них организовано, подчинено своим пчелиным законам. Вот бы и людям так! Бычков подолгу просиживал у пчелиного летка: нервишки успокаиваются, философские мысли в голову приходят. Хорошо бы, думал он, самому на время стать пчелой. Узнать, что чувствуют они? Как, улетев за километры, находят свой домик?

   Пасека Бычкова - самая дальняя. В ключе Горелом, за Комаровкой. Если ехать в Кедровую падь, километров через пятнадцать будет свёрток. Это и есть дорога в Горелый ключ. Узкая и каменистая, она взбирается на перевал, спускается в распадок и обрывается у переката. Сверкает брызгами ручей; за ним, на золоте одуванчиков - ряды ульев. Синих, жёлтых, белых... Пахнет скошенным сеном, цветущей липой и мёдом. И над всем - несмолкающий пчелиный гул...

   Чёрная "Волга" прошуршала колёсами по галечной россыпи, мягко вкатилась на песчаную отмель. Четверо мужчин, наголо остриженных, с автоматами выскочили из машины, подбежали к ручью. Трое жадно припали к прозрачной, прохладной воде. Четвёртый, худой и длинный, прислушивался к знойной тишине. У ног его, обутых в адидасовские кроссовки, искрился на солнце журчащий поток. Худой облизнул губы, отвернулся и пристально всмотрелся в край безоблачного неба. Там, где небесная голубизна сливалась с туманной синью тайги, зоркие глаза различили еле приметную точку. Вытянутое лицо худого исказила злобная гримаса.

   -- Машину в кусты! Ну, живо! -- пинком поторопил он низкорослого крепыша в клетчатой рубахе и синих джинсах.