«Тигры» в снегу

Танковые части из Харькова выступили на позиции на западном берегу Донца, где до того было спокойно. Наше появление огорчило русских на другом берегу, потому что мы разрушили несколько их бункеров. Тишина на фронте закончилась, русские ответили нам своей артиллерией. Я думаю, что наша пехота не была рада нашему появлению. Но мы там были для «моральной поддержки», показать пехоте новое чудо-оружие. Я со своим 114-м был придан штабу пехотного полка. После выполнения заданий была совместная с пехотой попойка. Кто-то, вероятно это был командир пехотного полка, засомневался, что «Тигр» может свалить дом. Я это сделал, но оказалось, что в этом доме находился полковой пункт связи. Мы были рады, что на следующий день вернулись обратно в Харьков.

Танкисты способны быстро передвигаться, и нас обычно все время посылали туда и сюда. Однако в Харькове мы стояли необычно долго и получили хорошие впечатления. Харьков для меня был первым большим русским городом. Обычно танковые части стояли в лесах. Почему в этот раз было по-другому — я не знаю. Мы отлично проводили время, город остался относительно неразрушенным, были кино и театр. Были спортивные праздники и ротные вечеринки.

Харьков, как мы достаточно быстро поняли, не русский, а украинский город. Украина пыталась стать независимой от великорусского доминирования, но в СССР это было практически невозможно. Могло быть так, что при немецкой оккупации национальные стремления получили больше возможностей. Но мы мало об этом знали. Я заметил, что национальной валютой был не рубль, а червонец и что национальный театр называется Шевченковский. Харьков, после захвата немцами, в 1942 году был снова взят Красной армией, а весной 1943 года снова взят немцами. Нам рассказывали, что до того в Харькове ходил трамвай и жизнь в городе была сносной.

Мы стояли в Плехановском районе, на «Акерштрассе», в доме номер 7. На углу улиц стояли два дома, в глубине был третий дом, и в этом дворе стояли два или три «Тигра». Экипажи танков, пять человек на танк, размещались в квартирах в этих домах у местного населения. Мы, экипаж 114-го, жили в квартире сразу направо от входа во двор. Большой радости у местного населения от этого не было. Там были три комнаты, первые две заняли мы. Хозяин квартиры, через свою красивую, говорящую по-немецки дочь, объявил нам свое неудовольствие нашим появлением. Мы были удивлены его смелостью, сказали «nitschewo» и заняли помещение.

Потребовалось несколько дней, чтобы обе стороны друг к другу привыкли. Сначала родители, потом дочь Людмила.

Красивая фотография Людмилы из Харькова.

Это была культурная семья. У меня была возможность увидеть их библиотеку — немецкие издания немецких классиков и русская литература в большом количестве. Из школы я что-то знал о Толстом и Достоевском. Здесь я в первый раз услышал про Гоголя, Лермонтова и Тургенева, который после войны, когда я «цивилизовывался», с его романом «Отцы и дети», стал моим любимым русским автором. Людмила и я стали друзьями. У нас были бесконечные дискуссии о войне, она была патриотично, прорусски настроена. Ей это могло навредить, но она мне доверяла. В моем танке всегда был шестой столовый прибор, его получили наши хозяева. Практически мы ели из одного котелка. На мой день рождения, 28 июня, мы еще были в Харькове, экипаж моего танка и семья Людмилы сделали праздник, это был самый сердечный день рождения в моей жизни. Экипаж моего танка долго не мог согласиться с моим «братанием», для нас было необычным иметь контакты, тем более хорошие, с представителями вражеской нации. Я гулял с Людмилой и непонятно откуда взявшимся фокстерьером, мы ходили на спортивный праздник батальона, в театр Шевченко, война сделала паузу. Потом мы отправились на фронт, предстояла операция «Цитадель» у Белгорода.

Почти 60 лет мне потребовалось для того, чтобы понять, что мной тогда двигало. «Тигр» ехал на фронт, я уступил свое место командира наводчику Вальтеру Юнге и сидел на корме танка абсолютно несчастный. Я был в первый раз в моей жизни влюблен так, что речь шла о смысле моего существования. Я серьезно думал о том, чтобы стать дезертиром и вернуться к Людмиле. У меня получилось еще один раз ее увидеть, еще до развала фронта, под предлогом посещения зубного врача в Харькове. И это было прощание навсегда. Я сейчас пишу это для Людмилы, я помню последнюю минуту нашего прощания, она поцеловала меня в глаза и сказала: «До свидания, Альфред».

Я буду это помнить до конца моей жизни, и моя жена, с которой я прожил 45 лет, понимает эту первую любовь моей жизни. Я буду счастлив, если этот текст дойдет до моей любимой Людмилы, которую ее мама называла Люда или еще Мила.

Через 50 лет через Красный Крест я получил ее адрес. Ее одиссея привела ее в Киргизию. Сейчас ее след потерян.

О фотографии на этой странице