Тик-так

— Знал. В свое время я спас его: он приехал из Европы в Мехико, сидел в таверне, когда на него набросились трое молодчиков. Если бы не я, они бы его на уздечки порезали… С того дня он проникся ко мне уважением, мы подружились. Он был славный малый, я ему доверял. И когда заболел, первым делом рассказал ему. Он понимал в медицине, тут вы угадали… И еще он не любил врать. Так мне и сказал: эта болячка не лечится.

— И он взял вас на судно с проказой? — воскликнул Максимов. — Вы же могли всю команду заразить… И нас тоже!

— Ты не читаешь медицинских журналов, Алекс, — укорила его Анита, появившись в дверном проеме. — Благодаря новейшим исследованиям доказано, что проказа не так заразна, как о том свидетельствует народная молва. Чтобы ее подхватить, надо иметь определенную предрасположенность, но даже при контакте с больным необязательно произойдет заражение. Есть уважаемые в научном мире медики, которые утверждают, что проказа — одно из наименее прилипчивых инфекционных заболеваний. А сеньор Рамос, как я погляжу, соблюдает меры безопасности. Эта перчатка, застегнутая наглухо куртка… Из всех участков тела открыто у него только лицо, но он ни к кому не лезет с поцелуями.

— Вас бы я расцеловал, сеньора, — без тени улыбки промолвил Рамос. — Вы невероятно сообразительны. Капитан говорил мне все то же самое, призывал жить полноценно и поменьше думать о недуге. Но я понимал, что обречен… Еще год-полтора, и я сгнию заживо.

Он натянул перчатку на изъязвленную руку и взялся за ключик, торчавший из циферблата.

Едва он это сделал, как в голове у Аниты щелкнуло.

— Стойте! Я теперь все знаю!

Она была зла на себя. Могла бы додуматься и раньше, ведь разгадка лежала на поверхности. Прокаженный Рамос, чахоточный Накамура, теряющий сознание Мак-Лесли, подверженный умопомрачению Карл… На корабле не было ни одного здорового человека. Их болезни не всегда имели ярко выраженное внешнее проявление, но все они разъедали своих носителей и в скором времени должны были свести их в могилу. Убийца только ускорил этот процесс, избавил их от мучений.

— Сеньор Рамос… вы тоже умрете!

— Вы не сделали открытия, сеньора. Я бы даже желал, чтобы это произошло поскорее…

И он начал заводить часы. Крак, крак, крак — хрипкие утробные звуки врезывались в Аниту, как ножевые удары.

— Алекс, останови его! — взмолилась она, явственно представив, что произойдет дальше.

Максимов безотчетно повиновался ее велению — отбросив лом, ринулся на Рамоса с распахнутыми объятиями, чтобы облапить его и оттащить от часов. Однако тот, изловчившись, огрел Алекса по маковке железной лапой.

Ох, и тяжелой оказалась десница, выкованная кузнецом из Монтеррея! Зрение у Максимова погасло, ходившая ходуном палуба вздыбилась, как норовистая лошадь, и он рухнул между каркасом разбитого шкафа и скомканным суконным покрывалом, сползшим с разломанной кровати.

Рамос в последний раз провернул ключик. Выдернул, но отступить не успел — циферблат откинулся, наподобие круглой дверки, и из открывшегося черного зрака вылетела короткая стрела — точь-в-точь как те, которыми пользовался Джимба. Она летела прямо в лицо Рамосу. Он дернулся, но она все же задела его щеку и оставила розоватую полоску.

Помощник капитана, так недолго пробывший главным на судне, провел перчаткой по царапине и поворотился к Аните, будто вопрошая ее, что это была за шутка. Его лицо не выражало ни испуга, ни боли, ничего, кроме легкого удивления.

Анита стояла в дверях рубки и не двигалась. Что уж было суетиться и кричать, когда, как писал соратник Алекса по Тенгинскому полку, «судьбы свершился приговор»… Да и сам сеньор Рамос, осознав неизбежное, не спорил, не паниковал. Складки на его челе разгладились, он как будто испытал облегчение. Такой вид бывает у людей, исполнивших давнюю и заветную мечту. Он отодвинулся от часов, выронил ключик и не упал, а сел под стеной, усмехаясь каким-то своим чувствам и думам.

Очнулся Максимов. Путаясь в покрывале, встал, еле удержался, схватившись за выбоину в стене. Отупело посмотрел на стрелу, застрявшую напротив часовой башни, потом на Рамоса, который уже не дышал, но продолжал улыбаться. Теперь это была вечная и нестираемая улыбка мертвеца.

— Его что… тоже пристукнули? — Алекс потер область головы, где в обозримом будущем должна была вскочить шишка.

— Как видишь… — Анита безучастно привалилась к дверному косяку, вбирая в себя вибрацию шхуны, в бока которой все сильнее и сильнее били волны.

— Это стрела Джимбы…

— Вот мы и познакомились с действием яда, которым она пропитана. Мгновенная смерть и, по-видимому, не такая уж болезненная. Сеньору Рамосу не придется гнить от проказы, он уже не с нами.

Максимов подошел к глубоко засевшей стреле, осмотрел ее, но тронуть не решился.

— Ничего себе! А мы-то держали Джимбу за дикаря…

— Он таким и был, Алекс. Рамоса убил не Джимба.

— Но стрела!

— Я бы, пожалуй, все тебе объяснила, но, если глаза меня не подводят, вон там, в часах, что-то лежит. Кажется, записка… Будь любезен, достань ее. Не бойся, ловушек больше не будет. Все, кому суждено было погибнуть в этом рейсе, погибли.