Тихая ночь

Взрывы прекратились, но земля продолжала дрожать. Грохот падающих стен и движение сыпучих обломков заставляли Мими зажимать лицо шарфом, привалившись к металлической лестнице в потенциальной братской могиле. В спину ей барабанил град из кирпича и цемента. Когда тряска прекратилась, Мими подняла голову, и ее взору предстал кромешный мрак. Вихри дыма и пыли забивали ей глаза и нос, скребли и без того измученные легкие. Пробираясь на ощупь и пытаясь хоть на короткие болезненные мгновения разлеплять веки, Мими нашла мальчика, который стоял на коленях и, согнувшись пополам, откашливался до рвоты. Но Евы нигде не было. Мими нащупала руку, потом плечо, а потом врезалась костяшками пальцев в гору обломков, которая, как ей пришлось осознать, покрывала голову ее подруги. Мими пронзительным воплем позвала мальчика на помощь, и их сбитые руки снова принялись раскапывать завал. Расчистив каменную насыпь, они перевернули Еву, и при свете сереющих пыльных вихрей Мими принялась отыскивать признаки жизни. Собственный пульс заглушал все остальное, а вибрация земли и глухота не оставляли шансов прослушать дыхание. В отчаянии, в перерывах между приступами кашля, грозившими разорвать ее легкие на части, Мими стала вдувать воздух в обмякшие губы, но те никак не хотели отвечать. Она бранилась и колотила безжизненное тело в ярости бессильного горя. В конце концов Мими сдалась и в изнеможении сползла по стене угольного бункера, но тут Ева зашевелилась. Она заморгала, а потом тоже начала кашлять, свернувшись в плюющийся комок. Когда приступ прошел, она подползла к Мими и мальчику и упала им на руки, тяжело дыша и вытирая с глаз кровь, которая текла из новой раны на голове.

Когда они наконец одолели подъем по лестнице и побрели по руинам, нанизанным на макаронины проводки, пыли в воздухе стало меньше, а дым по большей части рассеялся. Фосфорные зажигательные снаряды, призванные гнездиться на чердаках зданий, крыши которых срывало фугасными бомбами, в изобилии пылали среди уже разрушенных домов. Оголенная новыми ударами древесина горела и дымилась отдельными кострами. Спотыкаясь об осколки тотального разрушения, оглушенные какофонией, женщины и мальчик молча пробирались по улицам, которые и улицами-то вряд ли можно было назвать. Они видели цистерны, раковины, погнутые трубы, разбитое пианино, металлические остовы кроватей и почерневшие тела. Жажда нещадно мучила их, и они снова пошли к реке, то и дело останавливаясь и сворачиваясь в беспомощные комки, когда клубы дыма обволакивали их, вызывая страшные приступы кашля.

Подруги и мальчик опять спустились по лестнице на грязный берег, но не в то место, где прятались ночью, а ниже по течению. Бросившись на мелководье, они черпали воду ладонями и жадно пили, а потом упали между берегом и рекой, погрузив обожженные ступни в прохладные волны. Рядом, зацепившись за ветку дерева, прибилось два трупа. На одном из них, женском, юбка задралась до самой шеи, удвоив унижение смерти. Мальчик и женщины лежали на берегу, пока февральская прохлада не добралась до них и они не задрожали то ли от шока, то ли от холода. Стуча зубами и кашляя, они стали совещаться. Мальчик показал на северо-запад, в сторону возвышенности на противоположном берегу.

— Там живет мой дедушка. Мы с родителями и сестрой… — он запнулся, — …договаривались встретиться там, если бомбежка застанет нас порознь. Пойдете со мной?

Со второй попытки женщины поняли, о чем он говорит, и закивали в знак согласия. Когда Мими стала неуверенно подниматься на ноги, незажившая рана напомнила о себе жгучей болью. Втроем они присоединились к людям, бредущим прочь от погребального костра. Никто не разговаривал. Один мужчина шел по пояс голым, а на спине у него, точно вареный омар, болтался огромный волдырь. Женщина вела за собой девочку, другая рука которой висела безжизненным месивом переломов и порванных тканей. Какой-то ребенок прижимал к груди крошечную собачку: лишенную шерсти, розовую от ожогов, мертвую. Только всхлипывания время от времени нарушали тишину. Они перебрались по мосту на сторону Нойштадта^[104] и пошли вдоль реки, с каждым шагом возвращаясь в мир вертикальных зданий. Ни Мими, ни Ева не помнили, долго ли они ковыляли к своему убежищу. Как их встретил добрый дедушка и как он воспринял известие о смерти дочери и внучки, стерло из памяти изнеможение, подкосившее их на двое суток.

* * *

Мими проснулась днем. Нога болела. Женщина приподняла одеяло, увидела, что рана чисто перевязана, и опять уронила голову на подушку, пытаясь совладать с воспаленным дыханием. Едва она успела окинуть взглядом аккуратную спаленку и простыни, которые когда-то были белым, а теперь были перепачканы грязью и сажей, как на нее нахлынул поток воспоминаний. Мими ощупала лицо, испещренное ранами от горящих осколков, каждая из которых саднила болью. Сев на постели, женщина стала разминать ноги и одновременно рассматривала себя в настенном зеркале. Волосы местами выгорели до самой кожи; глаза были красными, а лицо как будто вымазали камуфляжной краской.