Но широкая душа Миши вмещала далеко не одну пламенную страсть. За 10 лет через его руки прошли магнитофоны «Дайнако» и «Филиппе», «Ревокс» и «Акай», с наушниками и без, с усилителями и без оных, оснащенные стереофоническими колонками и системой «Долби». Он получил от своих поставщиков не менее 390 «дисков» (которые продал, нажив при этом около 20 тысяч рублей). И еще две тысячи французских франков, но об этом чуть позже. Его контрагенты — уже знакомые нам Нтумба и Карлович, да еще Фредерико Мутомбо, сын дипломатического представителя Республики Заир в Москве, да Фрума Готтшалк (США), да… может, хватит? Ведь нам предстоит рассказать еще и о других контактах Казачкова с уголовным кодексом, без которых портрет его будет неполным.
27 июля 1975 года вблизи советско-финляндской границы в заброшенном доте был обнаружен сверток. В нем оказались картины и иконы. В частности, «Батальная сцена» ван Хуфа и «Николай Чудотворец» с «Иоанном Предтечей». Сверток анонимный — ни от кого, никому. Ясно: все сведения хранила чья-то память. Но чья?
Розыскные меры, которые были предприняты следственными органами, не дали ответа на этот вопрос. Ни владелец, ни посредник, ни адресат не появились. Но когда через четыре месяца против Казачкова будет возбуждено уголовное дело и в его квартире произведут обыск, найдут журнал с записями, сделанными рукой Михаила Петровича (это установит графическая экспертиза). В журнале отыщутся и святые, и ван Хуф, против которого будет поставлена стоимость — десять тысяч рублей. Там же будут и точно такие же метки, что стояли на упаковке, и еще другие, означающие предметы, ушедшие безвозвратно (у Казачкова была своя система кодирования). Черновики писем, изъятые тогда же, помогут установить, какие и сколько антикварных книг Казачков подготовил к контрабанде. Но все это будет. Пока же — бурная деятельность.
За тысячу рублей он сбыл двум финнам картину Владимирского «Летний день с купальщицей» и икону. Сделка состоялась прямо в его квартире накануне Нового года, и это должно было служить доброй приметой на будущее.
Так что Михаил Петрович чувствовал себя на коне. В активе — операции с картинами Клодта, Окономо, Клевера, Рериха, Броерса, Кустодиева, Бурлюка, Лорена, Иванова; махинация с коллекцией палехских изделий: пусть невелика прибыль — каких-то двести рублей, но все-таки… Не будь Михаил Петрович столь неприхотлив, разве удалось бы ему нажить на подобных спекуляциях и сделках почти двадцать тысяч рублей? А размер контрабандных операций, которые он намеревался осуществить, но не успел? В одном лишь 1975 году почти на тридцать тысяч рублей.
Не будем подсчитывать доходов Казачкова. Этим достаточно занималось следствие. Столь же тщательно, сколь и объективно. Следствие не хотело идти по пути ужесточения вины. Но есть косвенные признаки, как бы дополнительные штрихи к портрету, и они порой могут сказать больше, чем иная очная ставка.
Чуть было не написал привычную фразу: Казачков жил не по средствам. Всё так, если иметь в виду зарплату. Но это Корейко у Ильфа и Петрова жил так. А Михаил Петрович — как раз по средствам. Было, например, у него к моменту ареста три жилища. Одно — где обитал с матерью, женой и сыном. Другое — трехкомнатную квартиру — снимал для дела (платил он за нее, кстати, ровно столько, сколько получал в институте). А еще одну снял для любовницы. Жена не работала, но заботливый глава семейства охотно отправлял ее и сына на курорт. Сам — с дамой сердца — предпочитал отдыхать в Крыму. Одевался неброско, но, как говорили о нем приятели, люксово. Не стыдилась своих туалетов и жена. Когда один из его приятелей — некто Владимир Велле — выехал на постоянное жительство во Францию, Казачков легко дал ему взаймы двадцать пять… тысяч. По средствам, очень даже по средствам жил Михаил Петрович. Вот только каким способом эти средства добывались…
У читателя готово сорваться возмущенное: да что же это такое, в самом деле?! Куда все смотрели? Есть ли на них управа? Управа есть. А что касается куда смотрели, то тут разговор особый.
То, о чем рассказано выше, было известно и до того, как Казачкова поймали на месте преступления с поличным. Но, прежде чем предъявить Казачкову всю сумму обвинений, нужно, чтобы каждое ее слагаемое стало доказанным, неопровержимым фактом. Девять долгих месяцев шло тщательнейшее расследование каждого преступного шага, каждого преступного действия, каждого преступного намерения или подготовки к нему. На одну чашу весов легли поступки, а на другую лишь помыслы, ибо первые имеют противоправное содержание, а вторые не наказуемы. В материалах следствия не осталось ни одной позиции, которая вызывала сомнение. Осталось лишь то, что было подтверждено самим Казачковым, свидетелями и документами. Ну хорошо, а могло ли все это если не быть совсем, то хотя бы не доведено до такой крайней степени? Наверное. Если бы…