Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

Но, проводив до ворот почетного гостя, прадед тотчас приказал истопить баню, а посуду, в которой подавались кушанья, всю побить и выбросить. Он обладал замечательной памятью, знал святцы наизусть, а кстати, хорошо помнил, у какого узбека или бухарца сколько жен, и каждой посылал с ним подарок, и у него в лавке в конторке стоял «бухарский ящик», в котором леживали наготове подарки. Сам же он подарков азиатских не любил, – брал их, благодарил, отдаривал, – но подарки редко какие оставлял у себя дома: раздаривал при случае, а кишмиш, шепталу и урюк, присылаемые пудами, пудами же отсылал в купеческую богадельню, в приюты, в бурсу – «редьку подсластить».

Выделившись рано от братьев из отцовского дела, он редко их видел, и братьями держалась вся луковская торговля: они и лесом промышляли, и мануфактурой, и хлебную вели большую торговлю, но на прадеда смотрели косо: его шелка да бархаты казались им делом пустым, – а он только ухмылялся, слыша их толки. Братья держались в куче, вели сообща дело большое, крепкое, торговали на чистый расчет, а в торговле своей держали расчет не на барина, а на мужика; в Москву и в Нижний не ездили и даже в губернии бывали редко, но зато весь уезд держали у себя в кармане. Приезжая в губернию, останавливались у прадеда и были молчаливы, а с начальством робки, но у себя в уезде держали городничего и исправника на откупе и только одному Николе-Угоднику Чудотворному, в соборе, деревянному, с мечом и с церковью в руках, низко кланялись. По некотором времени двое братьев отделились из кучки – и осталось в кучке трое; отделились по-разному: старшему, Петру Иванычу, тесно стало в Луковском уезде, он перебрался в соседнюю губернию и взялся за откупа; этот, говорят, в скором времени у себя, в откупном своем Староянове, и святому Николе Чудотворному не очень низко стал кланяться, хоть и был соборный староста; младшему же из всех, Андрею Иванычу, тоже, должно быть, тесно стало с братьями: так теснила его, и давно уж, их луковская сила да корневищная крепость дубовая, что однажды отправился Андрей Иваныч в подгородный захудалый монастырек на богомолье от всех братьев общую пудовую свечу поставить Чудотворцу, да и не вернулся с богомолья домой. Года через два в Лукове получили письмо с Афона, извещавшее, что Андрея Иваныча Подшивалова больше не стало, а прибавился в одном из бедных скитов афонских новопостриженный монах Анфим. Братья послали в скит небольшой вклад на масло и на свечи – и еще крепче внедрились в Лукове, а при первом наезде своем сказали прадеду, что Андрей на Афоне; прадед отвечал только: «Что ж! Не всем торговать, надо кому-нибудь и молиться», – и послал от себя вкладец, но об Афоне вспоминал очень редко – ему приходилось думать о других местах: о Бухаре, о Хиве.