Тихие воды

Словно похороны или свадьба, не разберешь, а он, чуть усмехаясь, стоял рядом, и не было вопроса важнее того, какими становятся его глаза в полной темноте спальни. Прикусила край бокала, пробуя на вкус безвкусное стекло, пригубила напиток и вдруг сообразила, никакого тоста не было, но он, сделав символический глоток, уже убрал стакан, и она поморщилась. Мог бы поддержать ее, некрасиво напиваться в одиночестве, одиноко так напиваться, но ведь это для нее завтра не будет, а ему еще жить, ему еще работать, хранить закон и порядок в этой чертовой Объединенной Евразии, объевшей ее жизнь со всех сторон. Она нахмурилась и залпом допила бокал, вот так, именно так, и если уж очень хочется заполучить ее, так пусть ее душа, ее память этого не сохранят, и может быть, тогда получится жить дальше, просыпаться по утрам и дальше, играть, конечно, теперь у нее будут только лучшие роли, и никакие Комиссии ей не страшны. Но все равно чувствовала – это проводы, похороны части ее души, еще одного маленького кусочка, и никому не объяснишь, в чем разница, между пьяными загулами с Вельдом, между ее нескончаемыми случайными романами, между ее фарсом с Димой, и этим грызущим, насилующим чувством, которое вызывает в ней перспектива ночи с Сайровским. Герман косвенно подтвердил, но ей и не нужны были подтверждения, она все верно поняла. И в голову не приходило, что можно уйти, можно уехать – так это будет демонстративно, но дело даже не в том – просто не было в ней решимости, ни капли, не хватит ей сил взять и выйти из зала, найти машину, сбежать. Не хватит смелости, так уверенно ею уже распорядились, что у нее словно руки отнялись, голова отказала.

Он мягко забрал из ее рук очередной пустой бокал, и она почувствовала, как искры побежали по коже снова, пробежали, взрываясь тысячей маленьких салютов в каждой клеточке ее тела. Чуть покачнулась, специально, конечно, и он взял ее под руку, отводя в угол, к креслам, что стояли по периметру, так, словно она вовсе не опьянела, не чувствовала себя плохо, а просто решила присесть, взял так жестко, что она вдруг почувствовала себя в тисках, и не было в нем больше ничего от робота, от рыцаря, а был только мужчина, который самодовольно распоряжался, но это оказалось неожиданно приятно, и так сладостно было снова чувствовать прикосновение его пиджака к голой руке, вдыхать запах, ощущать себя под охраной, в полной безопасности, и она чувствовала, нетвердо ступая, садясь, глядя на него снизу вверх, угадывая все бесчисленные выражения его невыразительного лица, что никакой он не робот, но внутри, там, за клеткой глаз, таится такое чудовище, которое нельзя выпускать на свет. Она сама была такой, чувствовала сродство, видовое сходство. Все что угодно можно отдать, только бы никто не увидел, не понял, что там, внутри живет, питается кровью и страхом. Она сама играла, чтобы скрыть это – огнедышащую ненависть, энергию ядерных бомб, мечтающих уничтожить все и вся. Он носила в себе бездну, в которой сгинуло столько людей, и делала все, чтобы казаться проще, глупее, скандальнее, предсказуемее, чем была, чтобы никто и никогда не узнал этого дракона, который таился внутри. И он прятал свое чудовище за сухостью, бесстрастностью, – она понимала. Можно убивать, предавать, пытать, можно делать, что угодно, ради того, чтобы монстр был сыт и не рвался бы наружу.

И прижималась к его рукаву, чувствуя, что он уже владеет ее рукой, а потом и плечами, за которые он придержал ее, усаживая на стул, а потом шеей, по которой скользнуло его дыхание, когда он наклонился к ней, и ее глазами, которые не отрывались от него, умоляя о чем-то, и каждой ее мыслью, и каждым ее вдохом и выдохом. Они почти не разговаривали, но он так точно выполнял приказ, и ей не было ни мгновения скучно, только тепло и искорки бегали и бегали, и когда одна из них попала на язык, она сказала.

– Я хочу уехать, я хочу домой.

Он посмотрел странно, опять, так, как когда-то смотрел отец, и она не уловила – а обычно это было так легко, – что за мысль пронеслась в его голове.

– Вы понимаете, что это большая ошибка?

– Я понимаю, но я не могу, просто не могу…

– Вы пьяны. Утром вы будете об этом жалеть.

– Я хочу уехать.