Тихие воды

Они поболтали о вечере, о его победе, о ее фильме, о Диме, который отсутствовал, о том, что Сайровский постарается не дать ей заскучать – все так легкомысленно, так беззаботно. Но она ловила и ловила на себе его взгляды, и понадобилось время, чтобы осознать – да он же мысленно уже раздел ее. И совсем неудивительно после этого открытие прозвучало его признание, что на вечере слишком уж шумно и много народу, но что делать, придется некоторое время поиграть роль гостеприимного хозяина, но позже он будет счастлив, если она составит ему компанию и прокатится с ним в одно место…

Не то, чтобы это чувство не было ей знакомо, при ее профессии, внешности и репутации приходилось иной раз терпеть и не такое, но почему-то в его исполнении это оказывалось особенно мерзко, не тешило тщеславие, а унижало. Словно она уже давно со всеми потрохами, со всеми своими тайнами и надеждами, чувствами и переживаниями ничего не стоила, а была только холеным телом, которому он – господин. И не было даже у Вельда такого взгляда, потому что эта похоть не была следствием страстности натуры или воздействия ее красоты, а только холодным пренебрежением ко всему, что она ценила в себе. Ада попыталась взрастить в себе симпатию к новому президенту, ухаживала за ней, как за цветком, но ничего не получалось, это его холодное пренебрежение душило в ней все живое, и она вдруг почувствовала себя грязной, и захотелось отмыться, до костей тереть свою кожу, только бы сошло это липкое чувство, но она только пила свое шампанское, улыбалась и дышать старалась осторожнее, чтобы не слишком оттягивался вниз вырез платья, который теперь казался ей чересчур глубоким. Наконец, его кто-то отозвал в сторону.

– Извините, я должен ненадолго вас покинуть, – галантно произнес он, и она снова заулыбалась, заученно, мертво, но и облегченно тоже. – Только вот я обещал, что вам не придется скучать… Герман!

Она уже и сама увидела, а прежде, чем увидеть, ощутила по запаху, неуловимому человеческим обонянием, по собственному сердцу, ломанувшемуся о ребра, по воздуху, внезапно ставшему странно густым. Герман Бельке возник как тень, когда солнце вдруг выходит из-за туч, моментально, четко, прямо за плечом Сайровского.

– Вы ведь, кажется, знакомы? В любом случае, я хочу, чтобы гражданке Фрейн было весело. Ты постарайся, а я скоро вернусь, – сколько она его не видела? Месяц, полтора? Внутри точно канонада взрывов, и, наверняка, румянец проступит под слоем пудры на щеках, и, наверняка, дрогнули губы, и ее предает собственная, так ладно сидевшая маска, идет трещинами, разваливается на куски. Но даже захлестнувшие эмоции не помешали заметить и ненавидящий взгляд Сайровского, брошенный на Германа, и то, как он подозвал начальника службы охраны, второго человека в стране! – точно собаке приказал «к ноге». И как бесстрастно все это выслушал ее безупречный рыцарь, низвергнутый идеал, как ни один мускул не дрогнул на его лице. Она вдруг подумала – как унизительно, должно быть, для него стоять сейчас рядом с ней, охранять ее, точно пес от других гостей, чтобы ни один не приблизился, не покусился на кусочек мяса, который присмотрел для себя хозяин.

А ведь Сайровский и ей тоже хозяин, подумала, и странно ощутила себя – словно десерт на праздничном столе, словно Изольда, в плену у Тристана, словно осколок других историй, попавший по ошибке в современный, скучно-серый калейдоскоп. Но так было это смешно, так невероятно, что вот она на праздничном ужине, и все словно специально складывается так, что закончить ночь ей в постели сегодняшнего триумфатора, и ни Димы, как ни удивительно, ни Ильи рядом, чтобы отбить, защитить, ограничить его произвол, а рядом стоит и смотрит, чтобы она не сбежала, чтобы не претендовал на нее никто больше – тот единственный, в чьей постели ей бы хотелось оказаться.

Рассмеялась, допивая шампанское и ставя куда-то в сторону пустой бокал.

– Отличный вечер, не правда ли? – Страх перед ним совсем ушел, испарился. Ей до ночи точно ничто не угрожает, а там такая мерзость начнется, что впору наутро самой в петлю, так чего ж теперь бояться, стесняться чего?

– Да, – он ответил бесстрастно, но настолько бесстрастно, словно само это слово далось ему с трудом, застряло в горле и никак не желало выходить наружу.