Тихие выселки

— Ты, Степан, — продолжал Матвей, — без обиды будь тебе сказано, стадо водишь не так. Ты коров насилкой заставляешь идти туда, куда тебе хочется, они упрямятся, а раз так — про еду забывают. Ты паси, чтобы они за тобой шли спокойно, ты им подсказывай, как надо идти, подсказывай, но особо не понуждай и не давай в то же время шибко идти, то есть не гони гоном. Пока ты по траве стадо гоняешь, а не пасешь. Прок от этого не велик: скот не столько травы съест, сколь ее потопчет. Надо, чтобы коровы все подчистую брали. Взяли, переходи на другой участок, надо, чтобы трава через стадо шла. Понял? Тогда и надои поднимутся, и жалованье у тебя будет больше. А то зарядил одно: уйду. Уйти просто — ты нашу науку усвой.

— Мудреная она, эта наука. Я, бывало, думал: у пастуха дело не хитрое, — ответил Степан, старший пастух второго стада. — Бегай или стой с дубинкой — и вся наука. А оно — вон сколько загадок!

— Вот-вот, однако будем спать, — сказал Матвей, облизывая ложку.

Костя стелил себе наруже.

— Иван Ильич, пойдемте с нами в избушку, — пригласил Аленин, но Алтынов раззадорился на приволье Кости Миленкина.

— Я, пожалуй, с Костей лягу, если он…

— С удовольствием, — обрадовался Костя.

— На земле как бы простуду не схватили. Костя, он молодой, — возразил Аленин.

— На фронте как спали? Прямо в снег ложились, а сейчас вон какая теплынь.

В избушке скоро стихло. Алтынов лежал на дерюгах на спине и смотрел в небо. С утра было облачно, душно, к вечеру совсем разгулялось, небо вызвездилось. Сбоку, со стороны пруда, если выпростать руку из-под старенького одеяла, холодит: ложилась роса, светлая вода пруда скрылась под войлоком седого тумана.

— Ты, Костя, не каешься, что стадо пасешь? — спросил Алтынов. — Я помню, бывало, у нас в деревне в пастухи шли самые бедные.

— Мы не бедные, — сказал обидчиво Костя. — Я в пастухи пошел для практики — на ветеринара хочу учиться. Какой я буду фельдшер, коли не знаю повадок животных. Они, коровы, как дядя Матвей скажет, хитрые, каждая со своим характером. Знаете, у Антоновой какая дошлая Заря, за ней следи да следи. У коров она за командира, куда она, туда и они. Ею управлять не сразу научишься. Зато себе всегда пищу сыщет. Вымя у нее по земле волочится. Антонова никому ее не отдаст.

— Антонова? Ах, Маша, дочь Прасковьи, — спохватился Алтынов. Для всех она Маша, для Кости — Антонова. Иван Ильич слушал Костю и следил, как бродят, мельтешат по горизонту сполохи; вспоминался фронт, те часы и минуты, когда на твоем участке обороны затишье, а где-то далеко, судя по огневым отблескам на темном небе, идет кровавая схватка.

Около Малиновки заурчала машина. Вскорости запели парни. С карьера приехали. Вон и девчата засмеялись. Как все-таки тихой ночью далеко слышно. Эти парни могут увезти молодых доярок.

Костя шептал:

— Антонова здорово работает. Мать ее коров оставила, она взяла их себе. Знаете, холод, дождь, она посинела, но не хнычет, не сдается.

«Антонова. Видишь, как официально называет, — подумал Алтынов, — а ведь, поди, любит ее, недаром весь разговор о Маше».

— Костя, сколько тебе лет?

— В ноябре семнадцать исполнится, а что?

— Так, спи.

«Ей двадцатый. Нет, салажонок он против нее, а то бы неплохая пара — оба животноводы, все время вместе. Эти бы из деревни не уехали».

Захотелось курить. Сел, сунул зябкие ноги под одеяло, загремел спичками.

— Дайте я вам папиросу прижгу.

— Не надо, Костя, сам сумею.

Иван Ильич сидел с папироской во рту, но чиркать спичкой медлил. Низом, от пруда, тянуло сыростью и тиной, но стоило повернуть голову в сторону, как воздух отдавал знойным настоем трав. Было необъяснимо хорошо. Когда с ним, Алтыновым, такое случалось? А, тогда… В годы коллективизации отец одолевал его жениться, но он тайком ушел в Конев и поступил в педтехникум, было ему двадцать. Да, двадцать. Зиму прожил в общежитии, летом приехал на каникулы домой. Вечерами за три километра шастал в поселок Саргу. Говорят, теперь крапивой да лебедой Сарга заросла, ни одного дома, а тогда в поселке жизнь кипела. Жила в Сарге Поля, чудо-девушка, ее пышные светлые волосы слегка кудрявились, лицо чистое, круглое, с ямочками, улыбнется — дух у тебя захватит…

Алтынов прикурил. Сладкая ноющая тоска по давно ушедшим ночкам охватила душу, помнилось, по утреннему свету добирался домой, проскальзывал мимо двора, где слышно было, как стучали по дойнице струйки молока, — мать доила корову, — шмыгал в сад, где под березами у него была постель.

Осенью уехал учиться. А в Саргу вернулся парень из армии, домашние принялись сбивать Полю, чтобы она вышла за него замуж. «Ты крестьянка, — внушали ей, — Ваньку Алтынова не дожидайся, выучится, на учительнице женится». Написала Поля Алтынову тревожное письмо, просила, если любит ее, если нужна ему, пусть приезжает и забирает. Но куда он мог забрать? Да, мог, конечно, не сообразил. До сих пор жалеет и кается. Советовал ей до весны подождать… Не дождалась.