Тихие выселки

К недоуменному Никандрову, который ругал себя за то, что не поставил замыкающим Князева, подошел дед Макар, как-то виновато проговорил:

— Давя мне показалось, будто кто вскрикнул, я подумал: наверно, мол, ослышался.

— Ослышался!.. Веди обоз, я побежал.

Глубоко вязня в рыхлом снегу, Никандров на бегу огибал пышные возы.

— Где Антонова? — спросил он Князева, распутывавшего вожжи.

Князев пожал плечами:

— Не знаю.

Он привязал концы вожжей за оглоблю и понукал лошадь:

— Но-о, трогайся!

— Странно, — в раздумье произнес Никандров.

Больше они не сказали ни слова, идя к Барскому пруду. Никандров шарил глазами по дороге, ждал, вот-вот от осинника, закрывавшего пруд и плотину, вывернется Антонова. Мало ли чего может быть. Дошли до пруда, но Антонову нигде не обнаружили. И следов ее не было.

— Разве к стогам ушла? — неуверенно предположил Князев.

— Зачем?

— Я тоже так думаю.

Никандров взошел на плотину и заметил на наледи две белые полосы, они круто обрывались, затем появлялись вновь и соскальзывали с плотины в овраг. Никандрову стало жарко. Он понял, что Маша упала, но, заглянув на дно оврага, не увидел ее и все же, взвихривая снег и черпая его валенками, побежал по крутому склону. Следом за ним устремился Князев. Они нашли Машу в тальнике около сухой вербы, в глубоком снегу.

Она, видимо, потеряла сознание. Они осторожно подняли ее. Подъем с ношей был для них тяжелым, несколько раз останавливались, а когда выбрались на плотину, из-под их шапок шел густой пар.

Машу положили на снег. Она лежала как мертвая, на ее лице не замечалось никакого движения, «Может, правда умерла», — подумал Никандров, а вслух зло сказал:

— Не догадаются лошадь пригнать!

— Наверно, не доехали.

— Понесли!

И опять тронулись в путь. Они спешили, а снег мешал быстро идти. За осинником увидели, что кто-то навстречу гонит во весь опор лошадь.

— Эх, врача бы! — сказал Никандров, соображая, что можно предпринять сейчас.

Дед Макар не по-стариковски бойко соскочил с саней:

— Зашиблась?

Ему не ответили. Молча, со скорбными лицами, как покойницу, Машу погрузили в сани, и тогда она слабо застонала.

— Осторожней, — предупредил Никандров деда Макара.

Маша приоткрыла глаза, на лбу и переносице выступили мелкие капельки пота. Никандров, легко касаясь, вытер лоб и положил ее голову к себе на колени, чтобы Маша не билась головой о сани, когда дед Макар погонит лошадь. А то, что дед Макар погонит лошадь, он не только знал, а сам его заставит это делать. Да и старик понимал, что надо торопиться. Он хлестал лошадь по мокрым бокам, причмокивал и приговаривал:

— Но-о, выноси, милая.

После обоза в лывинах появились раскаты, и сани на них мотало. Никандров старался, чтобы Машу меньше трясло. С лошади падали мыльные ошмотья, из ка-рей она стала темной, а Никандров требовал одно: «Гони!» Машу между тем била мелкая дрожь, а когда они подъехали к ферме, у нее началась рвота. Остановив лошадь, Никандров метнулся из саней и закричал:

— Масягина!

И тут же вспомнил, что ветеринарного фельдшера вызвали в Конев на совещание. Побежал в сторожку звонить в Кузьминское, но на фельдшерском пункте, кроме сторожа, никого не было, фельдшерица ушла к больному.

Выругавшись, Никандров выскочил из сторожки. Не терпелось знать, что с Машей, пулей влетел в красный уголок. Анна Кошкина пыталась поить Машу чаем, приговаривая:

— А ты попей, попей, доченька, оно легче будет.

Маша прикасалась к стакану губами, но не пила, а икала, икота, казалось, выворачивала все ее нутро.

Никандров метался от окна к окну, глядел на снежные просторы. Нигде ни одной машины. На обед приедут шоферы и трактористы, но до обеда далеко, а пока вся надежда на Пшонкина. Гришка должен отвезти в Кузьминское молоко и вернуться домой.

— Я за Пшонкиным, — сказал Никандров и выбежал. Он упал в сани и снова погнал, теперь на выселки, уставшую лошадь. При въезде в Малиновку с него как бы тяжесть свалилась. У двора Пшонкина стоял грузовик. Значит, сейчас Гришку за руль и прямо в Конев, только где лучше проехать, через Кузьминское или лесом? Пожалуй, вернее будет через Кузьминское, там выбрался на шоссе и гони во всю мочь.

Осадив лошадь у Гришкиной избы, привязал вожжами ее к стояку крыльца, с грохотом промчался по коридору, рванул на себя забухшую избяную дверь. В переднем углу за столом сидели Гришка и незнакомый мужчина. Перед ними стояла чашка огурцов вперемешку с капустой, сковородка жареной печенки и два пустых стакана. Бутылки не было.

— Григорий, заводи машину!

— Здравствуйте, я ваш дядя! Так прямо с лету! — поднял брови Гришка.

— Антонову в больницу срочно!

— Что с ней? — спросил Гришка и достал из-под стола початую бутылку. — На тебе лица нет, ты сначала выпей.

В стакан забулькала водка. Никандров отодвинул стакан.

— Упала с плотины. Икает, дрожь ее бьет. Собирайся!

Но, подбодряемый взглядом крупного, увесистого тракториста, видимо, из «Сельхозтехники», Пшонкин принес с кухни еще стакан, принялся разливать на троих.