Тихие выселки

Среди дня солнце пригревало так, что снег начинал потеть. В ложбинах и выемках, если прислушаться, то явственно молено было разобрать тихонькое «бульк-бульк» — то под снегом завозился, заговорил слабенький ручеек. Вода ледяная, а поди же вот! — снегу жарко, потеет, капает с него в ручеек, а тот от тех капель полноводней становится и пробирается дальше, докатился до оврага, вырвался на волю — и зазвенел. На дне ручейка маленькими зелеными язычками трепещут травинки. Вода моет, полоскает их, начищает до блеска, ни одной илинки не оставит.

Вот-вот начнется большая вода. На Тихоновом болоте не взять сейчас нарезанный за зиму торф — значит, оставить его там на все лето и осень. И торопятся. На болоте трактора и грузовики начинают гудеть с самого синего рассвета. Утрами стоят ядреные морозы, а среди дня в низинах из-под колес искристыми фонтанами вырывается вода, перемешанная с бурым снегом, но наст твердый, и только в мелких овражках его раскровянили, гусеницами искрошили до самой мерзлой земли.

Днями к ферме тянутся редкие возы с сеном и соломой. Никандров считал, прикидывал так и эдак, косил потемневшие глаза на Грошева:

— Будет затяжная весна — пропадем: не хватит кормов. Сметали стога за тридевять земель.

Грошев махал пустым рукавом.

— Я что, наперед знал, что коров из Кузьминского пригонят? Считай да все учитывай, а так любого обвинить можно.

Никандров лошадь под седло, поскакал в Кузьминское к Низовцеву, а того телеграммой вызвал Калязин насчет новой Малиновки. Никандров самочинно не отважился снять с торфа несколько грузовиков на подвозку сена и соломы.

На конюшне стояли лошади, что давно по хомуту скучали, были и розвальни, их год назад по горячности Низовцев закупил с избытком. Никандров к Алтынову: мол, надо на подвозку молодых животноводов мобилизовать, «приступом взять крепость».

Последние слова Алтынову понравились.

— Штурмом, говоришь, взять? Зови сюда Князева, вечерком соберем открытое комсомольское собрание.

Алтынов потому за мысль Никандрова ухватился, что самому было жалко, как он говорил, «срывать грузовики с вывозки торфа». Он, по решению парткома, координировал на болоте действия колхозных шоферов и трактористов с шоферами и трактористами «Сельхозтехники» и машинно-мелиоративной станции.

В дом животноводов сошлись после обеденной раздачи кормов.

Князев дал слово Никандрову. Тот с обычной категоричностью доложил, сколько сена и соломы надо завезти и сколько раз надо съездить в поле каждой доярке. Алтынов поправил его, что дело это, конечно, добровольное, хотя если комсомольцы решат, то решение обязательно для каждой комсомолки. Ну, а беспартийные сами сообразят, как совесть им подскажет, так они и поступят. В годы войны не только солдаты штурмовали позиции врага, труженики тыла почти полуголодные сутками работали, лишь бы хлеб с поля убрать, накормить им солдат, рабочих и себя с детьми.

— Об этом лучше меня расскажет Анна Антиповна Кошкина. Я же призываю, товарищи, завтра — все на вывозку кормов!

Машу очень интересовало, как будет выступать Анна Кошкина, по-прежнему ли станет свои заслуги перед людьми выпячивать или кроме себя кого-то вспомнит.

— Мы, девоньки, в войну-то устали не знали, как бы железными были, — сказала Анна, — на ферме никакой механизации — ни автопоилок, ни электродойки, все руками, все руками; на ферме намаешься, впору отдохнуть, глянем: завтра коровенок кормить нечем, горюшко, за кормецом надо в полюшко ехать. Ехали, ни с чем не считались, ехали я, мать Мани Антоновой, Таиса Семина…

— Все вытерпели, — подсказала Любка-Птичка.

— Ты, Любочка, себя не причисляй, — оговорила ее Анна, — тогда на ферме не работала: мала была, а бабы постарше помнят, так что говорить? Коли надо, так надо. Я, конечно, беспартейная, но пишите меня в возчицы.

Маша тоже записалась в возчицы. Трофима Кошкина тут же отрядили розвальни и сбрую подготовить к утру, чтобы никаких задержек не было.

Били яркие лучи, припекало так, что люди отодвигались от окон. Может быть, потому что идет весна, доярки и скотники были возбуждены, шумно обсуждали предстоящий выезд. Маша готова была хоть сейчас ехать.

Утро выдалось морозное, настоящее зимнее. Медленно поднималось большое багровое солнце, подернутое сухим туманом. Слегка заиндевелые лошади выглядели все одинаковой масти. Они нетерпеливо двигали санями взад-вперед, в звонком воздухе стоял скрип, будто перетирают что-то. Около лошадей мельтешил дед Макар — доброволец, он хвалился, что мастак возы класть. В пустословии мозолил язык. И надо всем — над санями, над дворами — поднимался белый, с просинью пар.

Мороз щипнул одну щеку, другую. Маша потерла лицо варежкой.

— По коням! — зычно скомандовал Никандров.

С визгом и смехом парни и девчата попадали в сани. Гомон понесся навстречу солнцу, ехали шибко. Полозья сипло визжали, на раскатах шуршали снежной коркой. Далеко разносился скрип и шорох быстро двигающегося обоза.

Солнце заметно поднялось над горизонтом, но за прозрачным туманом было еще багровое, а над ним сияло чистое, полное света небо.