Тихий американец

— Пусть вас это не смущает: мы ее в счет не поставим.

Я был рад, что Пайл его не видит: этот человек мог бы послужить прообразом его излюбленному и довольно противному «старому колониалисту». Когда я вышел, было почти половина двенадцатого, и я отправился в «Павильон», чтобы выпить стакан ледяного пива. «Павильон» был местом, где пили кофе европейские и американские дамы, и я был уверен, что не встречу Фуонг. Я знал, где она бывает в это время, — Фуонг была не из тех, кто меняет свои привычки, поэтому, выйдя из квартиры плантатора, я пересек дорогу, чтобы обойти стороной кафе-молочную, где она сейчас пьет холодный шоколад.

За соседним столиком сидели две американочки, — свеженькие и чистенькие, несмотря на жару, — и ложечками загребали мороженое. У обеих через левое плечо висели сумки, и сумки были одинаковые, с медными бляхами в виде орла. И ноги у них тоже были одинаковые — длинные, стройные, и носы

— чуточку вздернутые, и ели они свое мороженое самозабвенно, словно производили какой-то опыт в университетской лаборатории. Я подумал, не сослуживицы ли это Пайла, — они были прелестны, и мне их тоже захотелось отправить домой, в Америку. Они доели мороженое, и одна из них взглянула на часы.

— Лучше, пожалуй, пойдем. Не стоит рисковать, — сказала она.

Я раздумывал, куда они торопятся.

— Уоррен предупредил, что нам лучше уйти не позже двадцати пяти минут двенадцатого.

— Сейчас уже больше.

— Интересно бы остаться, правда? Понятия не имею, в чем дело, а ты?

— Да и я толком не знаю, но Уоррен предупредил, что нам лучше уйти.

— Как по-твоему, будет демонстрация?

— Господи, столько я их насмотрелась! — протянула вторая тоном туриста, осатаневшего от вида церквей. Она встала и положила на стол деньги за мороженое. Выходя, она оглядела кафе, и зеркала отразили ее лицо в каждом из его покрытых веснушками ракурсов. Остались сидеть только я да неказисто одетая пожилая француженка, которая старательно и безуспешно наводила красоту. Тем двоим не нужен был грим: быстро мазнуть губной помадой, провести гребнем по волосам, — вот и все. На миг взгляд одной из них задержался на мне, — взгляд не женский, прямой, оценивающий. Но она тут же обернулась к своей спутнице.

— Давай-ка пойдем поскорей.

Я лениво следил за тем, как они рядышком шли по исполосованной солнцем улице. Ни одну из них нельзя было вообразить себе жертвой необузданных страстей, — с ними никак не вязалось представление об измятых простынях и о теле, влажном от любовного пыла. Они, наверно, и в постель брали с собой патентованное средство от пота. Я чуть-чуть позавидовал им и тому стерилизованному миру, где они обитали, так не похожему на мир, где жил я…

…и который вдруг раскололся на части.

Два зеркала из тех, что украшали стены, полетели в меня и грохнулись на полдороге. Невзрачная француженка стояла на коленях среди обломков столов и стульев. Ее открытая пудреница лежала у меня на коленях. Она была цела, и, как ни странно, сам я сидел там же, где сидел раньше, хотя обломки моего столика лежали рядом с француженкой. Странные звуки наполняли кафе; казалось, что ты в саду, где журчит фонтан; взглянув на бар, я увидел ряды разбитых бутылок, откуда радужным потоком лилось содержимое на пол кафе: красным — портвейна, оранжевым — куэнтро, зеленью — шартреза, мутно-желтым

— пастиса… Француженка приподнялась с колен, села и спокойно поискала взглядом пудреницу. Я ее отдал, и она вежливо меня поблагодарила, все так же сидя на полу. Я заметил, что плохо ее слышу. Взрыв произошел так близко, что мои перепонки еще не оправились от воздушной волны.

Я подумал с обидой: «Снова игра в пластмассовые игрушки. Что бы мистер Хен предложил написать мне на этот раз?» Но когда я вышел на площадь Гарнье, я увидел по густым клубам дыма, что это совсем не игра. Дым шел от машин, горевших на стоянке перед театром, обломки были разбросаны по всей площади, и человек без ног дергался у края клумбы.

С улицы Катина и с бульвара Боннар стекались люди. Сирены полицейских машин, звонки санитарных и пожарных автомобилей разом ударили по моим оглушенным перепонкам. На миг я забыл о том, что Фуонг в это время находится в молочной напротив. Нас разделял густой дым. Сквозь него я ничего не видел.

Я шагнул на мостовую, но меня задержал один из полицейских. Они оцепили всю площадь, чтобы не скапливалась толпа, и оттуда уже тащили носилки. Я умолял:

— Пропустите меня на ту сторону. Там у меня друг…

— Отойдите, — сказал он. — У всех здесь друзья.

Он посторонился, чтобы пропустить священника, и я бросился за ним, но полицейский оттолкнул меня назад. Я говорил ему, что я — представитель прессы, и тщетно шарил по карманам в поисках бумажника, где лежало мое удостоверение, — неужели я забыл его дома?

— Скажите, по крайней мере, как там в молочной? — Дым рассеивался, я вглядывался в него, но толпа впереди была слишком густа. Полицейский пробормотал что-то невнятное.

— Что вы сказали?

Он повторил:

— Не знаю. Отойдите. Вы загораживаете дорогу носилкам.