Тихий американец

– Вы – журналист, лучше меня знаете, что нам не выиграть. Вам известно, что дорогу на Ханой каждую ночь перерезают и минируют. Мы каждый год теряем целый выпуск Сен-Сира. В пятидесятом мы чуть не потерпели поражение. Делатр подарил нам двухлетнюю отсрочку, не более. Но мы профессионалы, наш долг драться, пока политики не велят нам прекратить. Вероятно, они соберутся и заключат мир, который можно было бы установить с самого начала, и превратят все эти годы в ничто. – Его некрасивое лицо, с подмигиванием приглашавшее меня в пике, выражало сейчас профессиональную свирепость, как бумажная рождественская маска с дырками, в которые смотрят детские глаза. – Но вы этого «ничто» не поймете, Фаулер, вы не наш.

– В жизни происходит многое другое, превращающее годы в ничто.

Труэн положил руку мне на колено, словно был старше и хотел защитить меня.

– Отведите ее к себе, – посоветовал он. – Это лучше трубки.

– Откуда вы знаете, что она согласится?

– Я с ней спал, лейтенант Перен тоже. За пятьсот пиастров.

– Дороговато.

– Полагаю, она бы согласилась и на триста, но при сложившихся обстоятельствах не грех поторговаться.

Зря я последовал его совету. Мужское тело способно на строго ограниченное число соитий, а мое к тому же было сковано памятью. То, чего касалась той ночью моя рука, было, возможно, прекраснее всего, что у меня было, но нас пленяет не только красота. Она душилась теми же духами, и в самый ответственный момент призрак утраченного оказался сильнее послушно простертого подо мной тела. Я отодвинулся и лег на спину, не чувствуя ни малейшего желания.

– Прости, – сказал я и солгал: – Не знаю, что со мной.

Она ответила ласково, ничего не понимая:

– Не волнуйся, так часто бывает. Это все опиум.

– Он самый, опиум, – поддакнул я. Мне очень хотелось, чтобы это было правдой.

2

I

Странно было впервые возвращаться в Сайгон, когда меня никто не ждал. В аэропорту я пожалел, что нет другого адреса, кроме квартиры на улице Катина, который я мог бы назвать таксисту. Размышлял, не утихает ли боль в отъезде, и попытался убедить себя, что происходит именно так. Поднявшись на лестничную площадку, я увидел, что дверь открыта, и перестал дышать от безрассудной надежды. Пока я медленно двигался к двери, моя надежда жила. Раздался скрип кресла, в открытую дверь я увидел пару ботинок – вовсе не женских туфелек. Я быстро вошел, и из любимого кресла Фуонг мне навстречу неуклюже поднялся Пайл.

– Здравствуйте, Томас, – сказал он.

– Здравствуйте, Пайл. Как вы здесь очутились?

– Встретил Домингеса, он нес вам почту. Я попросил, чтобы он позволил мне остаться.

– Фуонг что-то забыла?

– Нет-нет, просто Джо сказал мне, что вы приходили в представительство. Я решил, что будет проще побеседовать здесь.

– О чем?

Он сделал неуверенный жест, как мальчик, не умеющий подыскать взрослые слова, когда нужно выступить на школьном собрании.

– Вы были в отъезде?

– Да. Вы тоже?

– Пришлось поездить…

– По-прежнему забавляетесь с пластиком?

Пайл невесело усмехнулся:

– Ваша почта вон там.

Я сразу увидел, что важных писем нет: из моей лондонской редакции, несколько счетов, одно письмо из банка.

– Как Фуонг? – спросил я.

Его лицо вспыхнуло, как у электрической куклы, откликающейся на определенный звук.

– Отлично, – ответил он и поджал губы, будто наговорил лишнего.

– Да сядьте вы, Пайл! Простите, я прочитаю вот это письмо, оно из моей редакции.

Я открыл конверт. Как некстати происходят порой неожиданности! Главный редактор писал, что обдумал мое последнее письмо, и ввиду неопределенности в Индокитае вследствие кончины генерала Делатра и отступления из Хоабиня принимает мое предложение. Он уже назначил временного редактора иностранных новостей и предлагает мне провести в Индокитае по меньшей мере еще год. «Кресло останется за вами», – заверял редактор, демонстрируя полное непонимание. Он воображал, будто мне есть дело до работы и до газеты.

Я уселся напротив Пайла и перечитал письмо, пришедшее слишком поздно. Момент восторга, как сразу после пробуждения, когда ничего не помнишь, уже миновал.

– Плохие новости? – поинтересовался Пайл.

– Нет. – Я сказал себе, что теперь это уже ничего не изменит: годовая передышка – ничто по сравнению с брачным контрактом. – Вы уже поженились?

– Нет. – Он покраснел. – Собственно, я жду разрешения на целевой отпуск. Тогда мы смогли бы пожениться пристойно, дома.

– Дома оно пристойнее?

– Ну, я подумал – трудно говорить такие вещи вам, Томас, вы ведь прожженный циник, – что это проявление уважения. Там будут мои родители, Фуонг как бы войдет в семью. Это важно, учитывая прошлое…

– Прошлое?

– Вы понимаете, о чем я. Мне бы не хотелось оставлять ее там с клеймом…

– Собираетесь уехать потом один?

– Да. Моя мать – чудесная женщина, она будет ей заниматься, знакомить с людьми, поможет освоиться и подготовить дом к моему возвращению.