Тихий дом (СИ)

Опять же, без всякой натуги, явно с подачи ангела хранителя, принялся мысленно вычитывать одну за другой утреннее молитвенное правило. Ноги сами собой шагали по тротуару "вниз по улице", глаза машинально отмечали стекло-бетонные новостройки, втиснутые в плотные ряды старинных купеческих домов, тело уворачивалось от прохожих и железных коней, а где-то внутри, по кругу "сердце - легкие - гортань - мозг - язык - губы" пульсировала живым потоком мольба немощного человечка к всемогущему, бесконечно любящему нас, милостивому Богу, подателю всяческих благ и самой жизни. Помнят!.. Помнят всё-таки изрядно потраченные мозги, бесполезно изношенное сердце, что еще - руки, спина, колени, глаза - помнят сотни часов некогда проведенных за молитвой - самым благоприятным, самым полезным и самым трудным делом человека на земле.

Наконец утренняя гимнастика души завершена. Рассматриваю себя изнутри, вслушиваюсь в биение сердца, проверяю зоркость глаз, ритмичную работу желудка и пищевода, регистрирую отсутствие скрипа в суставах и напряжения в мышцах поясницы, наслаждаюсь подзабытой легкостью походки. И прошу, не требуйте от меня жесткой логики, не ждите анализа и синтеза - сего дни я просто счастлив, как дитя. Просто здоров и открыт всему живому, простому и по-детски ясному.

Не знаю куда и зачем иду, меня подхватила невидимая упругая волна вдохновения, и я следую указанным курсом на утлой скорлупке вдоль каменных берегов улицы моего детства. Прямо по курсу, как маяк из-за горизонта, выплывает нечто знакомое и приближается, усиливая комфортные ощущения в области груди. Это мой старый друг. Чаще всего я называю его именно так: "Старый Друг", хотя у него, конечно есть имя, и даже не одно - Виктор, Витя, Витёк, Вик. Отзывается на любое, реагируя доброй великодушной улыбкой усталого мудреца. Эта перманентная усталость наблюдалась у него еще с отроческих младых ногтей и стала чуть ли не главным опознавательным знаком, отличительной чертой его не очень-то яркой внешности.

Вика я любил, Виктора я уважал, Витьку обожал до такой степени, что к нему ревновали мои девочки, потом девушки, чуть позднее - женщины, и даже неудачная жена с весьма качественной дочкой. И даже бабушка, особенно когда мы с ним пропадали на несколько дней в неизвестном направлении и без всякого предупреждения. Случалось и такое. А всё потому что в его обществе я становился самим собой, ко мне возвращалась честность, доброта и желание совершать героические поступки. В его компании я забывал о множестве несущественных мелочей, которые в основном составляли мою жизнь, которыми как цепями приковывают нас к себе близкие, вольно или невольно порабощая.

- Гуляешь?

- Ага.

- И я тоже.

- О работе ни слова?

- Конечно!

- Куда пойдем?

- Куда хочешь.

- Тогда, может, ко мне в гости?

- Идёт.

В его подъезде всегда темно. Здесь крошечные оконца затемняет густая листва и близко стоящая стена соседнего дома. В его подъезде всегда пахнет папиросным дымом, жареным луком и кошачьими страданиями. Стены покрыты до самого потолка густо-фиолетовой масляной краской - так жильцы пытаются бороться с разухабистой стенописью. На лестничной площадке третьего этажа с давних времен стоит скамья на три посадочных места, сколоченная дядей Жорой еще до первой посадки в тридцать четвёртом, в ногах отдыхающих - огромная жестянка из-под селедки, доверху наполненная окурками. Вот и Витькина дверь, обитая довоенной кожей по ватину медными гвоздями, хозяин открывает большим черным ключом всё тот же старинный немецкий замок. После тёмной лестницы из большого окна в конце коридора глаза слепит яркий солнечный свет. На ощупь переобуваюсь в кожаные шлепанцы, которые тоже помнят еще тепло моих юношеских ступней, как, впрочем, и многих других жданных и нежданных гостей. Виктор ведет меня под локоток в недра жилища. По-прежнему погружаемся в густую атмосферу, впитавшую события некогда большой семьи; жадно вдыхаем сладковато-горький воздух.

В углу большой комнаты в кресле сидит парализованная старушка. Это от дыма её махорки витает по дому сладковатая горечь. Левая рука еще подчиняется ее воле - сыплет орехового цвета крупу в жерло вишневой трубки, уминает пальцем, направляет чубук в щель между тонких синих губ, резко чиркает зажигалкой. Древняя курильщица жадно втягивает дым, выпуская две голубоватые струи из пористых ноздрей - поднимает глаза на нас с внуком.