Тихий дом (СИ)

Потом наступило звонкое солнечное утро, был завтрак, исповедь в маленькой сельской церковке с деревянными полами и печью. Отец Василий показал нам село, даже познакомил с некоторыми жителями, довел нас до реки и посоветовал мне на вечерней зорьке половить рыбу. По пути завернули в лес и даже собрали с десяток симпатичных боровиков. Батюшка сказал, что у него в этом лесу есть несколько заповедных мест, где его всегда ожидают грибы и ягоды. Все проходят мимо и никто не видит, а ему лесные дары сами открываются, будто ждут, когда он их навестит. Дошли до пастбища, отец Василий уважительно поговорил с пастухом и почесал морды трех коров, подошедших к старцу, - они "были его подружками" и очень любили его руки. Потом обедали, "отдыхали после трапезы", я выпросил у монахини Лидии удочку и отправился на рыбалку. Бабушка хотела меня проводить, но отец Василий остановил: "Не бойся, никто здесь мальчика не обидит. Вы тут в полной безопасности. Пойдем лучше в храм, помолимся".

Речка мне очень понравилась. По воде бегали солнечные зайчики, освещая песчаное дно с камешками, пучками водорослей и серые спинки мелкой рыбешки, беззаботно снующей у моих ног. Я размял хлеб и нацепил на крючок, не успел опустить наживку в воду, как поплавок утонул, по удочке прошла дрожь, я дернул - и вытащил из взбаламученной воды карася с ладонь. Меня захватил азарт, я набрал в ведро воды, запустил внутрь добычу и снова забросил удочку. На этот раз поклевку пришлось ждать не меньше минуты, но вот опять поплавок ушел в воду, я дернул удилище - и уже крупный подлещик забил хвостом над багряной закатной водой.

Так, до наступления сумерек я наловил с полведра рыбы и, довольный собой, присел на траву, любуясь последними, яркими всполохами заката. Небо на западе, тихая речная вода, трава в росе, верхняя кромка леса - всё это переливалось красными, бордовыми, морковными цветами необычной глубины и насыщенности. Над всем этим великолепием витала такая торжественная тишина, такой добрый и свежий дух, что мне захотелось плакать от радости. Я вдруг ощутил себя частью этой огромной красоты, грудь переполнила большая сладкая любовь, я сидел на мягкой густой траве, прислушивался к щебетанью невидимой птицы, плеску воды у берега, шороху осоки невдалеке, жужжанию шмеля и был абсолютно счастлив. Словно, впервые ощутил себя живым существом среди живой, бесконечно доброй матери-природы, которая щедро делилась со мной дарами, охраняя мой покой, стараясь угодить, утешить, обрадовать.

Тихий и задумчивый, будто оглушенный великим открытием, вернулся я в дом. Немногословная Лидия молча взяла ведро с рыбой, поощрительно кивнула, и принялась чистить, потрошить, резать, жарить в сметане. А я сидел в углу кухни, наблюдал за ее привычной работой, а в голове стучала мысль: да они тут все счастливые! Появился из своей комнаты отец Василий, вышла бабушка, они стали меня нахваливать, а я сидел, улыбался, как пьяненький старик Никита на День Победы, и только кивал головой, чувствуя приливы радости и любви к этим людям.

Потом сели ужинать, отец Василий рассказал, как заезжал недавно один маленький человечек - он назвал его блаженненьким - и передал афонский ладан и иерусалимские свечи от своего старца, который живет на Урале и как-то на ночной молитве увидел его, иеромонаха Василия, в ярком свете, у края пропасти. Батюшка снова был молодым и сильным, как много лет назад, он крепкими длинными руками останавливал слепых людей, которые брели как овцы на заклание в пропасть, он собирал их, как грибы, улавливал, как неводом рыбу - и уводил за руку прочь от края бездны в огромный белый храм.

Я во все глаза смотрел на отца Василия, пытаясь на всю жизнь запомнить каждое слово, каждый жест его тонких жилистых рук с длинными пальцами, серебристую седину и эту улыбку, которая не сходила с его гладкого лица без морщин, такую необычную улыбку - по-детски безыскусную, искреннюю, спокойную, от которой на душе растекался приятный теплый свет. Меня не удивил рассказ батюшки, я сразу поверил каждому слову, потому что и я в тот миг видел седобородого старика молодым, крепким, спасающим многих-многих людей от тьмы, изливая на них, на нас, сидящих в этой горнице, на меня - тот самый божественный свет, который в его храме, в его селе, в его доме, в нём самом - сиял непрестанно.

Видимо за ужином я выпил много чая, а может от избытка впечатлений, только ночью мне не спалось, да еще стал бегать каждый час в кирпичное сооружение во дворе. Каждый раз я останавливался под черным небом в россыпи ярких звезд, облитый лунным светом от макушки до ног, и поглядывал на дальнее крыло дома, где по желтой занавеске вверх-вниз непрестанно скользила тень. Весь мир спал, а монах всю ночь молился и клал земные поклоны.