Тихий гром. Книга четвертая

— Видал, — виновато признался Василий, — в тот раз, как Лавруха-то ночей поднял… В железнодорожной больнице лежит. — И рассказал почти все, умолчав лишь о случае с полковником Кучиным, чтобы не думали, что и в больнице каждый день опасность его подстерегает.

— Эх, и бессовестный же ты, Василий Григорич! — молвила Катя, подобрав незаметный еще живот. — Ведь уж больше месяца с тех пор минуло. Одна тетка Дарья, небось, цельное ведро слез вылила, а он все молчит! Да железный ты, что ль?

— Неловко, Вася, — подал голос дед, — нехорошо у тибе вышло. Горе и так давит нас постоянно, а ты еще вон сколь его добавил.

Заерзал Василий на лавке, покраснел, и уши загорелись до зуда.

— Ну не велел мне дядь Макар сказывать, поймите вы! — оправдывался он.

— Да ты ведь и сам уж не маленький, — заметил Тихон, стукнув деревянной ногой.

— Да Макар, он ведь, как дитенок малый, — будто выгораживая Василия, сказала Дарья, — то с фронту патрон прислал Федьке, то вот, ишь, сказывать про сибе не велит… То провожать до станции не пустил, от мазарков татарских заворотил мине… Поеду я к ему завтра же!. — И опять залилась. — Ночь бы только скоротать!

— А вот этого он и опасался, — возразил Василий, уже успокоившись малость. — Везде по дорогам казаки шныряют, долго ли до беды!.. Ладно уж, и я с тобой поеду, коль так. Только ребятишек не бери с собой.

— Ну, так-то вот и славно будет, — поддержал дед. — Поезжайте, попроведовайте его. А може, и привезете к свадьбе…

Опешили все от такого заявления, не зная, что и подумать. А Марфа спросила:

— Заговариваться, что ль, стал ты, батюшка? Какая еще свадьба?

— Такая, — лукаво отозвался дед. — Степка-то твой где?

— Не знаю.

— Вот все мы ничего и не знаем. Невесту глядеть поехал на Шерстянку.

— Ну и ну! — оживился Мирон, теребя густую бороду. — Одного за упокой поминать, другого женить срочно надоть… Степке-то и погодить можно бы.

— Да вот не годит он, бездельник! — с обидой возразил дед. — По бабам, варнак, вдарилси… Женить его надоть, чертана, поколь греха большого не наделал, поколь в подоле не принесли!.. А тут вон уж великий пост на носу — нельзя свадьбу играть. Потом — весна, сев, покос, жатва, не до того. Его ведь, жеребца, не удержишь, коль не боится позору… Вот и надоть скорейши женить.

Ксюшка с Нюркой хихикнули на полатях, а взрослые все поняли, что прав дед. Жизнь берет свое, и перечить ей нельзя.

Степка вернулся в тот вечер поздно, когда спать уж все полегли. На смотрины ездил он не один — Ваньку Данина с собой брал. В дверь избяную пролез осторожно, хотя и убежден был, что дед не спит. Носом шмыгнул и тихонько раздеваться стал.

— Ну-к, приглядел, что ль, невесту-то? — шепотом спросил дед, опуская ноги на пол и садясь на кровати. — Какая тебе поглянулась: Курчавкина аль Хвалюшина?

— Никакая не поглянулась, дедуня, — покаянно молвил Степка, еще раз недовольно шмыгнув носом.

— Эт как же так?

— А так! Увезли к венцу их при нас, дедунюшка.

— Эт что же, так враз обоих и увезли? — несказанно удивился Михайла.

— Так и увезли враз, — невесело говорил Степка, присаживаясь к деду на кровать. — Кошевки, запряженные парами, наперегонки понеслись.

— Кхм, — запечалился Михайла, — как же нам быть с тобой, Степушка?.. Постой-ка! Да ведь сваха надысь, Анна, приезжала и сказывала, будто на Зеленой у Дорони Гребенкова девка-то есть хорошая… Веронькой вроде бы звать… Не встречал ты ее?

— Была тут на вечерках она как-то осенью.

— Ну вот, поезжай да сговорись с ей. Коль вы сговоритесь, то и сватов пошлем.

Такое предложение Степке в самый раз. И было возрадовался он, да рассказал ему дед обо всех новостях, какие узнал в отсутствие внука. Слетела с него вся праздничность, а дела сватовские откатились куда-то на задний план.

Выслушав деда, тяжело вздохнул Степка с перехватами. Выскользнувшие слезинки растер кулаком и двинулся в куть, чтобы закусить перед сном. А Михайла, прежде чем улечься в постель, сказал:

— А ты все равно, Степа, на Зеленой-то завтра побывай.

— Ладно, — отозвался покаянно Степка.

5

Станица Бродовская так и оставалась пока логовом дутовского штаба. Летели оттуда разные указания по всем казачьим селениям, лихорадочно формировались подразделения и даже полки, отправляемые в срочном порядке на подступы к Троицку. С каждым днем город все более чувствовал удушье от затягиваемой вокруг него петли.

Удушье это не давало дремать и красным городским властям. Забыв о сне и отдыхе, Федич направил все свои силы на укрепление обороны города. На троицких купцов и прочих толстосумов накладывались немалые контрибуции. Нужны были не только деньги, все более терявшие цену в ту пору, — войску поставлялся хлеб и другие продукты. На оборонных работах трудились тысячи людей и конных подвод. Зубами скрипели купцы, чернели от ненависти, но поставляли нужное.