Тихий гром. Книга четвертая

Не было еще в то время на Южном Урале ни белочехов, ни здешнего какого-нибудь Петлюры или Махно. В Троицке единственная рота анархистов, из-за малочисленности не способная действовать самостоятельно, находилась в казарме вместе с красногвардейскими отрядами. Не было во всем крае другой силы, кроме казачества, способной оказать серьезное сопротивление Советской власти.

Кровь лилась почти уже полгода. И пока никто не мог бы сказать, где предел этому братоубийственному пиру. Но видно же было, что не одолеть казакам той силы, какая поднялась за Советы.

Как и опасался Василий, не смогли они с Дарьей пробиться в город к Макару. На казачий дозор напоролись. Да и ладно, что заворотил он их, не то попали бы в самый ад. А если бы и удалось в тот день проскочить в город, то застряли бы там недели на две, до тех пор, когда казаков из Солодянки вышибли.

Весть о надругательстве над красным парламентером Петром Ильиным и о похоронах его привез в хутор Егор Проказин. Он же рассказал, что разбежались казаки из Солодянки, а потому дорога в город свободна. Тут уж Дарья не упустила момента, и отправились они с Василием на другой же день с намерением привезти Макара домой.

Ночью прошел небольшой пушистый снежок, прикрыв объявившиеся кое-где на пригреве темные пятна. Чисто-чисто сделалось в поле. А на груди Солодянской горы, недавно изрытой копытами коней, изуродованной разрывами снарядов и политой кровью, теперь виднелись рытвины, неровности, покрытые белым снегом. Они не бросались в глаза, так что Дарье и в голову не пришло обратить на них внимание.

День был хмурый, и отсутствие теней уравнивало девственную белизну поля, делая его совершенно гладким вдали. Но даже по ближним рытвинам и неровностям Василий без труда представил кипевшее тут недавно сражение. Но мыслей своих Дарье не выдал. А в городе, проезжая мимо избушки бабки Ефимьи, сказал:

— А это вот Катин скит. Пряталась она тут от всего света почти что три года…

Окинула Дарья взглядом немудрящее строение и удивилась:

— Гляди-ка ты, прям на большой дороге жила столь годов, наши тут бесперечь ездиют, а ее никто не видал! Колдунья она, что ль, какая, аль невидимка?

Хотел Василий возразить, что кое-кто видел ее здесь, в том числе и Макар, да воздержался пока. Вместо этого сказал, горько усмехнувшись:

— Колдуньей станешь и невидимкой, как жизня в угол загонит и податься-то вовсе некуда… Обратно поедем — завернем к ей коня покормить, да и гостинец ей Катя направила… Эх, повидать бы теперь нашу Ядвигу! Жива ли она там? Эт вот ба-абка! До смерти б я ее на руках носил. Как родных она пестовала нас.

— А наша баушка Пигаска чем плоха?

— Тоже — ничего старуха, да не то. А перед войной взъелась она на мине чегой-та за мертвого башкирца, будто я всю войну накликал. А ведь ежели бы не огниво, какое подарил тот дедок перед смертью, не ехали б мы с тобой теперь вот так.

Дарья знала уже историю со взрывом железного моста и только вздохнула тяжко. Чем ближе подъезжали к больнице, тем заметнее становилось ее нетерпение. Так бы и выскочила из саней да вдарилась бежать рядом с конем.

В больнице кинулась она в палату одетая, не слыша окриков сиделок ухнулась перед Макаровой кроватью на колени, залила слезами заросшие щеки мужа, исцеловала их, не переставая выть. От неожиданности Макар подрастерялся хуже, чем на войне.

— Даша! Даш! — выкрикивал он. — Чего ж ты реветь-то принялась?.. Ну, вот он я! Живой! Чего ж тебе еще? И все мущинское со мной!

— Тьфу ты, дурак бессовестный! Не поумнел на войне-то.

— Да ведь я усы да бороду имел в виду, — сделал виноватое лицо Макар. — Ты одна, что ль, приехала?

— С Васей.

— А он где?

— Не то с лошадями, не то с докторами гдей-то… Не оставлю я тебя тут — домой увезу. Собирайся.

— Ух ты! Да ведь у мине тут начальство есть. Как оно еще поглядит на твой приказ.

— Вася там охлопочет. Собирайся! А то вон Митя Миронов лежал-лежал в лазарете, да там и схоронили его без, родных.

— Известие было, что ль? — построжал Макар, подымаясь с постели.

— Какие теперь известия! На Прийске Тихон солдата раненого встрел да разговорился. А тот знал Митю, и лежали они в лазарете вместе — вот и известия.

Больные не мешали им разговаривать, а Дарья вела себя так, будто и не было здесь никого, кроме них с Макаром.

На просьбу Василия выписать из больницы солдата Рослова доктор поупрямился для порядка, но потом согласился и стал во всем способствовать этому делу.

Собрали Макара по-дорожному. Мог он уже потихоньку ходить и без подпорки, потому винтовка хранилась у него под матрацем. Одетый в шинель и папаху, показался он Дарье каким-то чужим и недоступным. Но, когда вытянул винтовку из тайника, дерзко прикрикнула:

— Эт-то еще для чего? Еще воевать, что ль, думаешь? Брось! Оставь тут!

Отодвинув ее с дороги, Макар, прихрамывая, дошел до двери и, придержав подвязанную левую руку, поклонился всем, остающимся здесь. А после, когда уже вышли из больницы, остановился и сказал: