Тихий гром. Книга четвертая

Поставщики вертелись всячески, пытаясь уклониться от налагаемой повинности, но против саботажа бессонно работал трибунал. Виктор Иванович теперь не только в хутор дорогу забыл, но и на городской квартире, у Шитовых, редко показывался. А начштаба революционных войск Николай Томин носился на рыжем коне по всем участкам обороны. То видели его на северо-западе, в районе Урозаевских дач, то на юге, за Меновым двором, то на северо-восточной окраине города, у Золотой сопки.

Напряглись у всех нервы, напружинились. Вот-вот должна была лопнуть натянутая тетива. В Солодянку прибыл атаман Дутов. Самообладание не покидало этого человека даже в самые напряженные моменты, но обстоятельства требовали, и он торопился, не давая бездельничать казачьим войскам, тем более, что формирование новых отрядов шло успешно в станицах.

Вскоре в исполком городского Совета прискакал атаманский гонец и вручил такой ультиматум:

«Требую немедленного роспуска Совета и частей гарнизона, все оружие и боеприпасы сдать. Атаман Оренбургского казачьего войска, командующий Оренбургским военным округом, полковник Дутов».

Подчиниться столь строгому приказу атамана никто и не подумал, но предотвратить новое кровопролитие, понятно, хотелось. Для того решили послать в Солодянку парламентера.

И стоит удивиться такому решению, поскольку в те же дни в городе заседал съезд казачьих, крестьянских и мусульманских депутатов, который специально прервал заседание и послал делегацию в Солодянку из шести человек на автомобиле, чтобы выяснить там обстановку. Делегаты эти своими глазами видели донельзя взбудораженную и вооруженную станицу, объявленную на военном положении. Выступить перед народом им не дозволили. А из разговора с организатором одной из добровольческих казачьих дружин выяснилось, что к вечеру того же дня ожидается прибытие в станицу еще шести отрядов.

Ту делегацию не пустили даже в станичное правление, и разговор состоялся на крыльце правления. Начальник дружины открыто, без всяких ухищрений заявил:

— Дружины мы формируем по распоряжению войскового круга. Его распоряжения мы признаем и исполняем. А Совет с евреями признавать не хотим и требуем сейчас же распустить ваше войско и освободить из тюрьмы всех арестованных Советом…

А собравшееся у крыльца правления случайные казаки — безоружные и вооруженные — дико ревели: «Разорвать их на клочки!», «Глаза им выколоть!», «Расстрелять!», «Посадить на кол!», «Слепых провести по улицам!».

Угроз этих станичники не выполнили, но шину у делегатского автомобиля штыком проткнули. Все это прошло до приезда в Солодянку Дутова, до прихода туда новых отрядов.

Прибыли в Солодянку новые отряды и сам наказной атаман. Какие уж тут могли быть разговоры или уговоры? Но, видно, так уж устроен честный человек, борющийся за правду: все ему кажется, что другая сторона поймет его и не примет на душу греха нового кровопролития. Потому и решили послать парламентера.

Выбор пал на двадцатитрехлетнего большевика и депутата Петра Ильина. Побывал на германском фронте он и ранен дважды. Во время восстания 17-го Сибирского полка на Рижском фронте, в конце декабря шестнадцатого года, был арестован и лишь после февральской революции освобожден. Только вчера ездил он в числе делегации от съезда в Солодянку, слышал все и видел своими глазами. Как можно было предположить после всего этого, что удастся уговорить казаков и главных их руководителей не проливать крови?!

Самые пылкие, самые сердечные и честные слова приготовил Петр, отправляясь в логово врагов. Страстную, пламенную речь готовил он, покачиваясь в седле. Веселое мартовское солнце позднего утра пригревало ему правое ухо, когда проезжал мост через речку Увельку. Сзади, на правом берегу, осталась красная артиллерийская батарея, пулеметные гнезда и красногвардейцы в окопах.

Но ничего этого Петр не замечал, отыскивая самые сокровенные слова, чтобы сразу поразить казаков, чтобы рты разинули и приняли правду человеческую, давно и щедро искупанную в крови и множество раз в крови потопленную. Но живет правда в сердцах честных людей, в крови не тонет она и в огне не горит. Не может быть, чтобы пламенное слово не нашло отклика даже в самом озлобленном сердце!

Как Христос на Голгофу, подымался Петр Ильин по склону Солодянской горы. С батареи даже без бинокля виден был каждый шаг его вороного коня на сверкающем под солнцем чистом снегу. Батарейцы, пулеметчики, стрелки — все, не спуская глаз и затаив дыхание, следили за парламентером. Двигался он размеренным шагом, как идут на долгую и немыслимо трудную работу.

С горы, из Солодянки, тоже заметили всадника на вороном коне, как только переехал он мост. На окраине станицы стала собираться толпа. Реденько мелькали в ней женские платки. Какой-то высокий человек в очках, в шляпе и длинном пальто прохаживался с тростью впереди всех. Но больше всего в той толпе было вооруженных казаков.