Тихий гром. Книги первая и вторая

Поле, что боронил Климка, концом упиралось в большак, наискосок пересекающий дорогу с хутора Лебедевского в город. Когда Виктор Иванович дошел до перекрестка и повернул вдоль края пашни, Климка либо загляделся на него, либо всегда так делал — вывел коней с пашни и, поворачивая их в обратный след, зацепил бороной за верстовой столб. (Никакой придорожной канавы не было в этом месте.) Бросил повода, сердито поправил на руке шубу и пошел вызволять борону.

— Верстов у дороги понаставили, с бороной заворотиться негде! — ворчал Климка, оттаскивая борону одной рукой.

— Да ведь ты не дорогу боронишь-то, пашню, — услышав ворчанье парня, издали заговорил Виктор Иванович. — А шубу-то для чего же за собой таскаешь по этакому теплу?

— А враз — дожжик?

— Ах, волк тебя задави, чего испугался, — усмехнулся Виктор Иванович, доставая из кармана кисет и отрывая клочок газеты на закрутку. — Да ты погоди, — остановил он Климку, вознамерившегося тронуть лошадей. — Чью пашню-то боронишь?

— Ивана Корнилыча, стал быть, Чулкова.

— Лошадку не дашь мне до города доехать? — шутливо спросил Виктор Иванович.

— Еще чего? А хозяин-то… Да вон он по пашне прет, опять огрехи у меня высматривает. Небось драться станет, что мало заборонил…

Климка заторопился было в работу и тронул уже коней, но Виктор Иванович снова удержал его:

— Не станет он при мне драться. Ты погоди. Дождемся его. А вот согласится ли помочь — вопрос. Твой хозяин из блохи голенище скроит; скупее самой скупости.

Хорошо знал Виктор Иванович, что самый верный способ подманить Чулка — придержать работника, сам прибежит. Так оно и вышло в точности.

— Ты чего ж эт стоишь, глаза вылупимши! — набросился на Климку хозяин, еще шагов двадцать не дойдя до кромки поля. — День-то идет, не ждет нас с тобой.

— Погоди, Иван Корнилович. Не спеши казнить, дай слово молвить, — остановил его Виктор Иванович.

— Молви, молви. Здорово, — подступился Чулок, воинственно выпятив клок непокорной бороды и недобро сверкая глазами. — Чего шатаешься по чужим полосам, на своей, что ль, делать нечего?

— Беда у меня стряслась: ногу вон конь сломал. Пособи. Кто же тут меня выручит?

Будь на месте Данина другой человек, не стал бы Чулок и разговаривать с ним. А к Виктору Ивановичу многие лебедевские мужики относились с большим уважением, грамоту его почитали, образованность. Знал это Чулок, да и сам не раз подумывал к нему обратиться. В городском его доме квартирант один задолжал и, не заплатив, переехал на другую квартиру. Надо в суд бумагу толковую написать, а кто ее напишет? Да опять же, бесплатно. И время-то до невозможности горячее. Словом, стоял он перед Виктором Ивановичем, весь подергивался, будто блохи его кусали: то бороду почешет всей пятерней, то в затылок пальцы запустит.

— Дык что за помога тебе нужна?

— Лошадку надо. Да все трое, может, Рыжку моего на телегу свалим. Совсем идти не может.

— М-мм, — заскулил Чулок, — хорошему человеку как бы не пособить, да ведь за вешней пашней шапка с головы свались — не подыму. Сопли утереть мужику некогда: только выпусти из руки поручень — соха из борозды выскочит…

— Да будет тебе плакаться-то, — перебил его Виктор Иванович — У бога дней много: успеется.

— Век-то долог, да час дорог, — не сдавался Чулок. — А бумагу мне в суд напишешь на должника?

— Большой долг?

— Двадцать рублев.

— У тебя, волк тебя задави, каждая копейка алтынным гвоздем прибита. Кто должник?

— Сынок, стал быть, купецкий… С полгода уж, почитай, по каким-то делам в городу торчит. Да все больше по кабакам шатается…

— Напишу, — в ус улыбнулся Виктор Иванович. — Выиграешь ты дело… Давай, Клим, отцепляй вот этого, а того к столбу пока привяжем.

В телегу завалили Рыжку без особых хлопот, стянув здоровые ноги и привязав его постромками, чтоб не бился. Не подымали его в телегу-то, а именно свалили стоячего, тем более что конь был не из рослых.

Затягивая веревку, Чулок пригляделся к покалеченной Рыжкиной ноге, потом ощупал ее осторожно. Спросил:

— Лечить, что ль, коня-то станешь, Виктор Иванович? Битая посуда, сказывают, два века живет. Лубок наложить — поправится, чать-то.

— Битая посуда, может, и живет два века, а на леченом коне далеко не ускачешь. Слыхал такое небось?

— Ну и куды ж ты с им теперя?

— В город, на базар. Конек не заморенный и не старый: мохан из него получится неплохой. Там же, может, и другого себе пригляжу.

Это Виктор Иванович так беззаботно говорил о Рыжке при посторонних, а как отъехал подальше, оставшись один на один со своими думами, одолела его тоска — будто лучшего друга лишился. Да он и был ему неизменным другом в постоянных тайных поездках в любое время года, суток и в любую погоду. И не мог себе простить, что задремал. Лишь однажды пристально поглядел в тоскливые лошадиные глаза, потом до конца пути не хотел повторить этого.

До города добрался он во втором часу пополудни и не к базару направился, а повернул к Болотной улице: Авдей Шитов отложит все свои извозные дела и с продажей коня управится скорее и лучше, чем он сам.