Тихий гром. Книги первая и вторая

Свернул с дороги и скоро попал на чью-то кошенину. Остановился накидать в телегу мокрой травы и впереди увидел большущий зарод недавно сметанного сена.

— Вот это получше козюринской заимки-то будет! — обрадовался Гришка, бросив в телегу пару добрых охапок травы. — Не Рословых ли это покос? Тут где-то поляны Мирон с Тихоном взяли ноничка.

Поставил коня к зароду с подветренной стороны, а для себя рядом выкопал преудобную нору. С дороги зарода не разглядеть, а косари все теперь дома, так что тут уж никто не побеспокоит. Однако вначале прошелся по поляне и за дальним колком обнаружил рословский стан. Никого на нем не видать. А ежели и оставлен караульщик, так все равно дрыхнет он в будке по этакой погоде. Набиваться к нему в компаньоны тоже никакого резону нет, потому как спросы да допросы начнутся — для чего человеку из-под крыши в дождь уезжать на ночь глядя?

Все это не спеша взвесил Гришка, прикинул время, и вышло у него, что часика три верных всхрапнуть можно, а то и четыре. Коню травы под морду кинул — выбирай, что по душе: хоть сено жуй, хоть свежую траву. И завалился в приготовленную нору.

Но сон к нему не шел первое время. Сырая одежонка вспарилась, душно стало до невозможности. Пришлось перевернуться головой-то к выходу из норы. Полегчало. Но опять же мысли всякие в голову лезут, и никакого отбою от них нет. Раз пять проклял ту свадебную ночь и себя за то, что угораздило по чистой глупости махнуть помазком. Да испачкал-то лишь одну половину ворот жиденьким дегтем. На густо-зеленой краске оно и не ахти как заметно, а Прошечка углядел все-таки. Спасибо ему! Видать, о чем-то догадывался он заранее, будто поджидал этого. Не дай бог, ежели бы сразу огласка-то вышла — могла и свадьба расстроиться.

Могла, конечно… И трудно сказать, какими бы последствиями обернулось это для самого Гришки, а для Катюхи, возможно, не хуже теперешнего все устроилось бы. Не от добра, знать, решилась она на такой шаг…

Пригрелся в своей норе Гришка, теплой сыростью разморило его, будто кто мягкие ласковые руки на грудь положил. Уснул крепко и безмятежно.

Очнулся оттого, что конь захрапел тревожно, копытом ударил. Зверя небось зачуял. А Гришку больше всего испугала темно-серая мгла — проспал, наверно! Выскочил из норы, огляделся. Никого поблизости нет. Вся луговина тугим туманом от безветрия затянута, и сквозь него легкая изморось падает. Сколько же теперь времени — не понять. Бросил в телегу сена сухого, нору залатал кое-как, седельник подвязал и тронул коня.

Сумерки сгущались все плотнее. В это время к месту подъезжать пора бы уже — лишку проспал. Катюха теперь изметалась, возницу ожидаючи. Выручай, Карька, засоню хозяина!

Все чаще хлопала глухо вожжа по крупу коня. И бежал он вроде бы споро по размытой дороге, а в темноте казалось, что на месте топчется конь. Гришка примечал поляны, знакомые придорожные колки, прикидывал, сколько еще осталось ехать.

Медленно тянулось время, однако редкие бродовские огни открылись в низине как-то неожиданно. Веселее телега по склону затарахтела втулками. Вон оно и кладбище, справа от дороги, в лесочке. Стал придерживать Карьку и в конце спуска поехал шагом, потому как лишний шум в таком деле — помеха. А как поравнялся с кладбищем, ухо навострил — не окликнет ли Катюха.

Она не окликнула, а ведьмой выбросилась из высокой и мокрой кладбищенской травы, охватила руками парня и запричитала сквозь слезы:

— Гри-иша! Гри-ишенька! Принес тебя Христос… Чего ж ты не ехал-то так долго, а? Гриша, сюда, сюда вот сворачивай! Правее вон того высокого креста держи! Могила тама свежая приготовлена — конь бы не ввалилси.

Шагая рядом с телегой, Катька левой рукой ухватилась за грядушку, а правой все поддерживала подол длинной, захлюстанной в мокрой траве юбки и показывала дорогу к склепу. Гришка не перебивал ее стрекотни, потом, дождавшись короткого перерыва — Катька через корягу какую-то перешагивала, — спросил коротко:

— Давно ждешь-то?

— Как же не давно-то? Продрогла, изметалась вся! С поля ноничка днем все воротились… И коров пораньше пригнали… Теперь уж небось дрыхнут без задних ног… Месяца-то, видишь, нету, я и пошла, как все успокоились…

Катюхины пожитки скидали они на волглое сено в телегу. Прикрыли сверху тряпкой.

— А чего ж ты не оденешься-то? — ворчал Гришка, садясь в передок и трогая коня. — Одежи вон сколь наклала, а сама дрогнет.

— Да я ведь, Гриша, не от холоду, знать-то, дрожу — от страху больше. А ну как знакомый кто встренет! Мне-то уж к одному терпеть, а ты за какие грехи в молотилку угодишь?

Выехав с кладбища на дорогу, Гришка хотел было закурить, но после Катькиных слов отказался от этого намерения. О своих грехах тоже умолчал, но в уме промелькнула недобрая мыслишка: напакостив, ловко ушел от расплаты — никто и по сей день ничего не знает, а теперь вот, когда вину свою искупить надумал, очень даже просто казачки могут помять кости, да еще в суд потянут либо, не лучше, своим судом покалечат. И будет у Леонтия Шлыкова два сына-калеки.