Тихий гром. Книги первая и вторая

Дела же у Степки до того плохи оказались, что никакого обеда ему не понадобилось — метался по стану, как изжаленный осами, скулил, как побитый кутенок. Советов избавиться от боли подавалось достаточно, и все их Степка выполнял незамедлительно, но облегчение не приходило. Марфа заговаривать пробовала — не помогло.

— А ты вот чего, Степка, — сунулся со своим советом и Митька, — возьми холодной воды да во рту подержи. Сперва-то аж в глазах темно станет, а посля все пройдет. Я так делал. Спробовай и ты, авось полегчает.

Вода холодная в погребке нашлась. Подала ему кружку мать, потом подернутую, хлебнул Степка — кружку бросил и заорал благим матом. Самое время на стену лезть бы ему.

— Ты потерпи, потерпи чуток, — уговаривал его брат.

Но время шло, а облегчение не наступало. Дрогнуло материнское сердце — распорядилась Марфа:

— Вези, отец, его в город к дохтуру, и все тута! Сколь же ему страдать-то эдак!

— Какой день, — сетовал Мирон, запрягая Ветерка в ходок, — какое времечко упустим с этими зубами! Тьфу ты, пропасть!

И впрямь досадно всем было — ведь двух человек лишились. К тому же на зарод Тихона не поставишь — куда ему со своей деревяшкой по сену ходить. Снизу подавать еще сможет как-нибудь. Марфа взялась выводить прикладок. Митька с Нюркой копны стали возить. А Василий бегал как угорелый: то покопнит, то Тихону подавать поможет, как завалят его копнами. Пот с лица стереть некогда! А думы и тут не отставали от него.

Ведь как бы все просто, казалось! Женись он теперь на Катюхе — еще одна работница в дом. Родители ее рядом — живи да радуйся! И то, что отделился Макар, не отражалось бы теперь на делах… Но все выворачивается каким-то другим, несуразным боком. И жениться нельзя на Катюхе, и показываться ей перед людьми нельзя, и даже говорить о ней, имени ее называть нельзя!

Обливаясь потом, Василий с остервенением бросал диковинные навильники сена, сознавая, что через день-другой он предаст эту горячую, честную, с детства данную ему работу, оставит родных, вскормивших его, простится со степью и поедет искать какого-то неведомого счастья, возможно будет, как крот, копаться в темноте подземелья. Кто там ждет их на этой самой шахте? Куда податься в первый момент?

От злости вроде бы силы множились. Одну за другой ставя небольшие копешки, Василий оглядывался на дядю Тихона: не завалили там его с головой Митька с Нюркой? Инвалид ведь, а приходится держаться со всеми наравне. Горько пожалел дядю Василий, а еще горше пожалел о том, что редко раньше бывал у Тихона в кузне, не приглядывался к его работе, не пытался перенять его мастерства. Ох, как пригодилось бы это теперь на новом месте!

И в то же время тянула, сосала печенку забота: Катюха-то истомилась теперь. Как в клетке, сидит она в четырех бабкиных стенах. И кроме него, надеяться ей не на кого на всем белом свете. Да и ему без нее свет не мил. Для себя решил твердо: вечером ехать к деду и разрубить этот проклятый узел. О Катюхе не скажет он, понятно, ни слова. Сошлется на мнимого товарища в Челябе, с каким будто бы вместе служили. Только и всего. Отпустит ли его дед с миром и благословением или на отпустит — все едино. Ни ждать некогда, ни отступать больше некуда…

Оглянувшись в очередной раз на Тихона, Василий приметил вдали верхового, скачущего в знойной степи по бездорожью. Да недосуг разглядывать всяких проезжих. Подпер вилами пухлый валок душистого сена и двигал его с конца в упор, пока хватило сил — сразу полкопны выросло. С другой стороны рядка зашел, чтобы еще столько же сюда придвинуть. Опять на Тихона оглянулся, а всадник торчит уже возле него. Сказал что-то и снова ударил по коню.

Марфа, громоздясь на прикладке, отчаянно махала вилами и что-то кричала Василию — к себе звала, догадался он. Наскоро завершая копну, ворчал сердито:

— Еще, кажись, чегой-то стряслось. Может, что с Мироном или со Степкой приключилось. Придет беда — растворяй ворота. А еще сказывают, у кого детки, у того и бедки.

Наскоро закидав верхушку копны сухим, как порох, сеном, вскинул Василий на плечо вилы и почти рысью побежал к зароду.

2

Но ни со Степкой, ни с его отцом на этот раз ничего такого не случилось, чтобы тревожиться. До города домчались они менее чем за два часа. Степке, понятно, дорога эта вечностью показалась, потому как исполнение Митькиного совета обошлось ему дороже всех предыдущих. Сидя на беседке, выплясывал он до того отчаянно, что думалось Мирону — вот-вот соскочит парень с ходка и побежит рядом с конем. Обняв, придерживал его рукой да уговаривал.

У доктора все произошло на диво быстро и просто: вырвал он больной зуб, поколдовал над пустым местом, посидеть велел, потом еще два раза копаться принимался там. А потом сказал:

— Н-ну, вот и все, богатырь. Больше этот зуб у тебя болеть не будет.

— Богатырь, — почему-то обидело Степку это слово, — а зуба-то тоже больше не будет.

— Ах, сколь ты расчетлив, мужичок! — засмеялся доктор. — Небось когда болело, так хоть бы все согласился выдергать, а?

— Понятно, согласился бы, — признался Степка. — Не помирать же от боли!