Тихий гром. Книги первая и вторая

— Натворил дак натворил, кума: окно у нас палкой высадил да Кестерову парнишке всю морду, как есть, раскровенил… Еще глаза, ладно, не вышиб. Да где ж он? Чего ж ты молчишь-то?

— Не заходил он домой, — ответила за Анну бабушка. — Во дворе, знать, либо за двором где-нибудь скрывается.

— А ведь это меня драть-то надо, кума, — хлопнула себя по бедрам Анна. — Шибко больно пнул его сапогом Кестеров парнишка. А я возьми да и скажи, чтоб реветь перестал: взял бы, говорю, палку да набил бы ему… Вот и набил, стал быть.

— Ну, как хошь, кума, себя дери аль его, но чтоб надрано было за такое злодейство!

— Да уж только бы домой пришел… Ведь окна-то бить не учила я его…

Если бы Ромка слышал этот разговор, возможно, и отважился бы он объявиться дома хоть поздно вечером. Но, сознавая великий непрощеный грех свой, с ходу вскочил на маленький сеновал над конюшней, с головой зарылся в сено и притаился в углу, ничем не выдавая своего присутствия. Прижух он в своем подполье, угрелся и, довольный чувством отмщения, крепко уснул. Проснулся ночью. Лежал, лежал, и вовсе не таким уютным, удобным и надежным показалось ему это убежище. Внизу лошади время от времени удилами позвякивают, ногами переступают. А тут, в сене, шевелится кто-то, шуршит. Может, мыши это, а может, и другой кто, пострашнее. Потом холодно стало, дрожь пробила. Да ведь и есть-то, опять же, хочется.

Словом, все эти неудобства выжили Ромку из укромного места. Во двор спустился. Холодно тут страсть как. А может, показалось так — ноги-то босые. Звезды на небе обозначились яркие. На улице долго не протерпишь.

Потянул Ромка дверь — не заперта. По сенцам на цыпочках прошел. Избяную дверь отворял долго-долго — скрипит, окаянная! А потом, остановив дыхание и не двигаясь от порога, чутко прислушался — спят все. Первым делом еду разыскал, насытился, попутно соображая, куда же теперь деваться. На улицу возвращаться бессмысленно. А дома оставаться — утром нещадно битым быть. И тут Ромку осенило. В углу, противоположном кутному, были у них пристроены полатцы маленькие, квадратные. Никто никогда там не спал, а служили они вместо полки, куда всякое тряпье забрасывали. Большому там не поместиться, а ему вполне устроиться можно.

Уснул Ромка не скоро: ворочался, укладывался половчее да так умащивался, чтобы утром-то не углядели его там. Тяжко, с перехватами вздыхая, вспомнил он Кольку Кестерова и позавидовал ему — спит небось Колька, обласканный матерью, в чистой постели, никого не боится, ни от кого не прячется. И все синяки теперь, наверно, отмочили на нем.

Ах, Ромка, Ромка! Не знал он и не подозревал даже, как и все хуторские жители, что мог бы иметь сейчас не только великолепные башмаки с пряжками, щегольскую курточку и фуражку — непременно учился бы в гимназии и мог ездить туда в карете с кучером, как многие дворянские дети.

Но бабушка и отец жили совсем не так, как другие дворяне в Самарской губернии, хотя имели дворянское звание и состояние немалое. Никогда не гнушалась Матильда простой черной работы. Особенность эту сыну передала, и пошел он по жизни, не выбирая легкого пути. Еще в студенческие годы навсегда связал свою судьбу с партией борцов за народное дело, без оглядки влюбился в простую крестьянку, дочь пастуха, и, не раздумывая, женился на ней. Грянул, раскатистый, кровавый и горячий девятьсот пятый год. Виктору Ивановичу казалось, что революция сметет царизм, развеет дворянские гнезда и, перетряхнув старые устои, откроет путь к социально справедливому обществу.

Захлебнулась в крови первая революция. Двоюродного брата в Самаре казнили страшной казнью — живым замуровали в кирпичный столб. Самому Виктору Ивановичу благополучно удалось провести жандармов, но, разумеется, не на долгое время. Тогда-то вот и родился мудрый план — окончательно, навсегда порвать со своим сословием и уехать в добровольную ссылку, потому как, оставаясь на месте, все равно не миновать ее.

Матильда Вячеславовна во всем поддерживала сына, участвовала во многих его делах еще до пятого года. А после грозных событий сделалась незаменимой помощницей. Усадьбу, землю и все имущество удалось им сбыть не то чтобы очень выгодно, но и неплохо. Половина вырученных денег была пожертвована в партийную кассу. С оставшейся суммой забились они в такой незаметный уральский угол и так безжалостно окрестьянили себя, что и ссылка теперь не страшна. И ни жандарму, ни тем более другому человеку, в голову не придет подозрение об истинной их деятельности.

Сотни десятин земли, приобретенные здесь, на Урале, не могли быть обработаны своими силами. Попробовали сдавать в аренду но вполне сходной цене. Это тотчас породило конкуренцию между мужиками, удовлетворение одних, недовольство других, лишние разговоры, словом, привлекало внимание хуторян. Популярность же в условиях столь глубоко задуманной конспирации отнюдь не желательна. Единственный, пожалуй, из хуторян — Кестер — усматривал в действиях Данина какой-то скрытый смысл. Но и он не знал подлинных целей этого человека.