Тихий гром. Книги первая и вторая

— Тьфу, домовой! — взорвалась Настасья. — Нешто можно такое о хлебе сказывать! Да еще за столом.

— Ты, знать, спятил, Макар, — с упреком выговорила ему Дарья, — черт-те чего при всех воротишь.

Макар не стал слушать баб. Захватив потолще кусок, откатился от застолья, покликал к себе Степку с Тимкой.

— Вы гулюшек лепить умеете? — спросил Макар у ребят, отведя их за будку на солнышко.

— Каких еще гулюшек? — недоверчиво протянул Степка.

— Ну, из глины пташек разных небось лепили?

— Лепили, — за обоих ответил Тимка.

— Ну вот, — подал ему кусок хлеба Макар, — вот из этого слепите по паре гулюшек покрасивше. Да пущай они подвянут на солнышке, заклекнут. Вот тут вота на ступицу их посадите… Поняли?

— Поняли! — бодро ответил Степка, лукаво скосив глаза. Он, пожалуй, смекнул, для чего понадобились дяде Макару такие изделия: с Лыской, наверно, домой стряпке послать сноровляется.

Понятно, не очень Степке хотелось готовить этакий подарочек для родной матери. Но ведь, опять же, совестно всякий раз попреки слышать, насмешки да издевки терпеть. «Нет уж, — рассудил про себя парень, — пущай она и сама посовестится да хлебы получше состряпает!» — и принялся вылепливать первую гулюшку, голубку то есть.

Лыска — здоровенный, длинный гончий кобель, бело-черный и высокий, как телок. Бегать скачками он почему-то совсем не умел, а только рысью. Купил его Макар по случаю у охотников. Сказывали, будто за лисами он хорошо идет. А Макар, хоть и не был настоящим охотником, до страсти любил поздней осенью или в начале зимы лис гонять, благо водились они в здешних местах во множестве.

Макар собрал объедки от обеда, накормил кобеля и повел его за будку, где все еще сидели ребята.

— Принеси-ка сюда арапник, Степка, — велел Макар и, достав из кармана маленький мешочек, чуть побольше кисета, критически оглядел пташек, сотворенных Степкой и Тимкой, покатал их в ладонях, потыкал заскорузлым тупым ногтем, выделывая нечто похожее на перья, и ссыпал в мешок.

Когда Степка вернулся с кнутом за будку, Макар крепко привязал к Лыскиному ошейнику мешочек с ребячьей лепкой, потянул его — надежно ли держится, отпустил собаку, подмигнул Степке.

— А ну-к, пужани его хорошенько!

Повторять этого Степке не понадобилось, но и Лыска знал, что к чему. Поджав хвост и виновато оглянувшись, он вымахнул из-под хлыста, едва успевшего задеть его, ходкой рысью выскочил на дорогу и пустился домой.

Такое бывало не раз. Когда в сборах участвует много людей, что-нибудь необходимое непременно забудут: то масленку машинную, то соль, то напильник самый нужный, то хватятся — перцу нет либо луку. И всегда в такой момент Лыска выручал хозяев. Напишут записку, пристроят ее к ошейнику и пугнут собаку. Дома Лыска не задерживался. Стоило его хоть чуть обидеть — он тут же возвращался на стан, так что часа через полтора-два этот быстроногий посыльный приносил нужную вещь.

* * *

Переделать все домашние дела никак невозможно: они плодятся тут же, на ходу, мгновенно. Марфа, покормив ребенка, выскочила на крыльцо. Расстегнутая кофта с завернутыми по локоть рукавами, пропитавшись потом, прилипла к телу. Пестренький платок, схваченный концами на затылке, боком сидел на голове. Тяжело дыша, как загнанная лошадь, Марфа смахнула рукавом с лица пот и на миг остановилась на скрипучих сходцах, словно бы прицеливаясь, куда же в первую очередь броситься.

Крупно шагая, она пересекла двор, гребанула в амбаре пудовкой зерна и, растрясая его по двору, стала скликать кур. Потом кинулась под сарай, к колодцу. Подоткнув юбку вместе с фартуком, чтоб не замочить подол, принялась заполнять водопойную колоду: к вечеру, как скотина придет из табуна, водица потеплеет.

В углу гавкнул Курай, а сзади, протискиваясь в подворотню, Лыска приветливо взвизгнул.

— Господи, опять чегой-то забыли, черти беспамятные! — оглянувшись, ругнулась Марфа и, опустив тяжелую холодную бадью в сруб, присела на колоды, приготовившись встретить курьера.

Лыска подбежал к ней, вытянув морду, как бы подставляя ошейник. Марфа, не подозревая лиха, отвязала мешочек, ощупав его снаружи, легонько хлопнула собаку по шее, оттолкнула от себя.

В самый первый момент, вытряхнув на ладонь ребячьи поделки, Марфа не могла взять в толк, зачем ей такая посылка прислана. Но, бездумно подавив одного голубка пальцами, разломила его и враз встрепенулась, будто от неожиданного укола, сообразив, что гулюшки эти вылеплены из ее хлебов.

— Ах да головушка ты моя разоренная! — слезно запричитала Марфа, вцепившись руками в свои жесткие волосы. — Да чего ж мне теперь де-елать-то? Хоть в петлю лезь! Ведь не из-за лени, не во вред же я эдак делаю… Никак не выходють у мине христовые хлебушки!..

Вот уж правда-то горькая, безутешная! Не раз и не два приглядывалась Марфа к сношенницам, выспрашивала у них секреты выпечки хлеба. Те без утайки рассказывали все и показывали, потому как лучше же хлеб-то хороший постоянно есть. Но как ни старалась баба — редко-редко выдавались у нее сносные хлебы.