Снова прикусила губу, задохнувшись от того, как её сжали чужие руки, а губы исследовали шею. То хваталась за его спину, то вцеплялась в столешницу, опасаясь навредить. Хватала воздух ртом и сжимала челюсти, напоминая, что нужно быть тише, и боялась, что сойдет с ума от напряжения.
Не было больше ни стеснения, ни одежды, но всё же прижавшись к ней на самой грани, будто дразня, он остановился. Наклонил её ниже к столу и выдохнул-прошипел в ухо.
— Хватит скромничать.
И ощутимо прикусил мочку уха, одновременно подаваясь вперёд, а она позабыла даже собственное имя, с громким стоном вцепившись зубами в его плечо. Если кто на улице и мог кинуться в управу, испугавшись звуков убийства, охотнице стало плевать.
…Стол сменился подоконником, потом узкой кушеткой, где Эссен когда-то спал. Однако не для сна она тоже пригодилась. Прошло немало времени, прежде чем они остались лежать на ковре рядом. Тяжело дышащие, одинаково изнеможенные и в синяках с царапинами. И в целом, ни о чем не жалеющие.
Под утро она тихонько собрала вещи и оделась, пока Эссен ещё не проснулся. Увидела, что у шкафа валяется её порванная цепочка с подвеской, и подумав, оставила лежать.
Захочет — найдёт и вернет. Не захочет — ну и шхур с ней, пусть лежит хоть до скончания времен.
Полукровка тихонько накинула на спящего сыскаря покрывало с кушетки, шепнув на ухо.
— И всё равно удачи.