Тихий солдат

Галича срочно вытащили из лагеря, доставили самолетом в Москву и после очень короткого инструктажа в специальной разведшколе в районе старого Ярославского шоссе вернули в Македонию, опять же морем, через Болгарию. Любомир помог выкрасть того немца и вместе с ним вернулся в Москву. На этот раз долго ехали в крытой черным брезентом легковой машине через Сараево, Белград и Будапешт. Немец всю дорогу спал, как убитый – под воздействием сильного снотворного, которое предварительно смешали с коньяком. На венгерско-украинской границе немец вдруг очнулся и попытался поднять шум, но Галич ударил его кулаком по затылку и тот затих. Сначала даже показалось, что немец умер, но после границы его все же сумели привести в чувство. Он сначала горько рыдал, а потом зло зашипел на Галича – дескать, сволочь и предатель, истинный жид, вас всех, мол, нужно в печь, прямо с пеленок. Он понимал, что его сейчас не убьют, что бы они ни говорил, иначе, зачем похищали!

Операцию с Галичем проводили еще двое кадровых сотрудников разведки, латыш и белорус. Они внимательно слушали отчаянные причитания немца, потом один из них, белорус, спокойно заметил:

– Жид, не жид, а дело сделал.

Немец плюнул себе под ноги и просипел сорвавшимся голосом:

– Иуда тоже дело сделал!

Белорус задумался, потом отрицательно покачал головой, как будто поймал немца на неточности:

– Иисус был не немцем.

– А что, если бы он был немцем, Иуда был бы другим? – с ухмылкой бросил немец.

– Возможно, – утвердительно кивнул белорус, – мир бы сейчас ему молился, а не Иисусу.

Немец с ненавистью посмотрел на Галича и печально отвернулся в сторону.

Галич обиделся на всех троих разом: на немца за его звериную ненависть к евреям, на белоруса за то, что он слишком уж прагматично сравнил свое отношение к евреям и к немцам, выбрав все же, явно из двух зол, меньшее – евреев, а на латыша – за то, что тот как будто соглашался в чем-то с одним, а в чем-то и с другим. Но за евреев не заступился ни один из них. А ведь без этого еврея здесь бы не было этого немца.

Галича все же наградили по возвращении именным оружием, но, главное, взяли на референтскую и переводческую работа в наркомат иностранных дел, потому что он блестяще знал немецкий и еще пять других языков. По-русски, правда, изъяснялся значительно хуже, чем на немецком, со многими смешными ошибками.

С начала войны его командировали в штаб Западного фронта, при этом лишь в скромном звании рядового. И хотя он неофициально числился переводчиком с немецкого, его везде упрямо называли писарем. Дело в том, что в штабе фронта Галичу не доверяли: иностранец из совершенно непонятной страны, по-русски говорит с сильным акцентом, да еще смуглый какой-то. И к тому же почему-то голубоглазый. А это было странно для всех. Смуглый, значит должен быть кареглазым, а если голубоглазым – то непременно блондином. Исключительно строгим был подход к таким приметам у начальника особого отдела.

И Любомира Галича, в конце концов, отправили в стрелковый взвод самым обычным бойцом. В бумагах припомнили судимость, а к этому еще и приписали, что его не реабилитировали, а всего лишь «частично» помиловали по решению Особой комиссии. Вот там его в середине сорок второго года и обнаружил Куприянов.

Забавно было наблюдать, как разговаривали по-немецки Галич и Креповский. Спорили до хрипоты, что и как произносится и что в действительности то или иное означает. Галич скрипел зубами и уличал Креповского в том, что тот знает только классический язык, по учебникам. А разговорного не только не знает, но и никогда не слышал.

Был еще в отобранной группе невысокий, худотелый цыганистый паренек Степан Ворошилов, бывший беспризорник, неутомимый хохмач и наглый воришка. Его так и прозвали – «Цыган». Этот черноглазый живчик умел ловко обчистить любого человека, а тот только в последний момент хватался за карманы, да и то не всегда и, как правило, с плачевным для себя результатом. Он очень гордился этими своими способностями, которые в мирное время могли быть по достоинству оценены лишь милицией, а в военное, как оказалось, еще и командиром разведвзвода Куприяновым и замкомвзвода Павлом Тарасовым. Воровская сноровка «Цыгана» вызывала к нему двоякое чувство: с одной стороны, опасение за то, что она могла применяться им без разбора ко всякому самоуверенному ротозею, а с другой – восхищение, как искусным фокусником.

«Цыган», кроме всего прочего, был великолепным бегуном – мог отмахать двадцать километров с рекордной скоростью, даже не сбив дыхания. Обгонял, говорят, даже машину, если та натужно тряслась на русских ухабах, а он летел себе будто в сказочных сапогах-скороходах. Лучшего связного было не найти во всей армии.