Тихий страж. Бабушкина шкатулка

«Родион Павлович, нет надобности говорить, насколько вы мне дороги, дороже всего на свете. И вы знаете, что, что бы я ни делал, я думаю о пользе, о благе для вас. Я вас никогда не покину, даже если умру. Но я уезжаю. Не ищите меня. Вы теперь покуда устроены. Когда вы научитесь различать за мною того, во чье имя я действую, опять я приду. Но и теперь я вас не покидаю. Как умел, я сделал, что нужно. Мы все слабы, чтобы яснее видна была помощь. Целую вас крепко. Я буду знать, когда прийти, поверьте. Теперь вы можете быть счастливы и радостны. Если вы думаете, что мое отсутствие чего-то вас лишит, то вы ошибаетесь. Оно вам откроет глаза, а я всегда с вами.

Павел».

Май 1914 – июнь 1915

Бабушкина шкатулка

Не тот Николай

I.

В одно прекрасное утро служащие частного банка были поражены двумя разными, но одинаково ошеломляющими новостями: ночью (может быть, впрочем, и не ночью, так как накануне был праздник, да и кража могла бить незаметно совершена дня три перед этим) банк был обокраден, а служащий Евгений Петрович Калиткин, пожилой уже и закоренелый холостяк, взял себе в приемыши малярного мальчишку Николая Бережного.

Вторая новость как-то даже больше заинтересовала всё банковское население, нежели пропажа нескольких тысяч из запертого шкафа, так как подозрения высказывались довольно однообразные, и вся надежда была только на позицию и следователя. Впрочем, во время летней жары, может быть, и преступление произвело бы бОльшее впечатление, если бы не Калиткин со своим приемышем. Это происшествие давало столько поводов ко всевозможным остротам, веселым догадкам и «разыгрыванию», что им занимались две или три недели, тем более, что Евгений Петрович был еще не в таком чине, который защищал бы его от товарищеского обращения.

Конечно, изобретательностью чиновники не отличались, и разговор большею частью вертелся насчет того положения, что Николаи Бережной приходится настоящим сыном Евгению Петровичу, и интересовались только, где он его держал эти двенадцать лет, и на кого мальчик похож в кого уродился.

Действительно, кто хоть сколько-нибудь знал Калиткина, не мог не удивиться, что он ради доброго дела или ради хотя бы такого дела, которое не приносило ему непосредственной выгоды, согласился выносить две недели разные словечки и насмешки сослуживцев. Не то, чтобы он не был добрым человеком, но он любил покой и не отличался пристрастием к филантропии, особенно в такой громоздкой и продолжительной форме, как брать себе приемыша, да еще двенадцатилетнего. Действительно, случай не подвергающийся, по-видимому, никаким правдоподобным объяснениям.

Мальчик был с виду хил и болезнен, не имел не только ни отца, ни матери, но даже никаких родственников, казался тихим, немного диким и был грамотен. Получалось такое впечатление, что он не удивлялся перемене в своей судьбе только потому, что, вообще, ничему не удивлялся. Но что еще удивительнее, так это то, что сестра Калиткина, Глафира Петровна, тоже нисколько не была поражена поступком брата, так что можно было подумать, что сослуживцы Евгения Петровича были правы, и что прежнего отца и сына связывал какой-то секрет, который был известен и Глафире. Ее почему-то больше других заинтересовало известие о банковской краже, которое брат ей передал вскользь, как-то вяло и осторожно. Глафира вспыхнула, побледнела, потом опять вспыхнула и, наконец, спросила тревожно:

– Григорий Павлович был в банке?

– Ну, разумеется, был. Почему бы ему и не быть.

Сестра пытливо посмотрела на Евгения Петровича, потом долго не сводила глаз со стоявшего у дверей Кольки.

– Мальчик из тех маляров, что работали в доме, где банк?

– Кажется, – неохотно ответил Калиткин. Мальчик осматривал комнату, будто говорили не про него.

– Ты работал на Невском? – обратилась Глафира прямо к нему.

– Да, – ответил Николай, не останавливая блуждающих глаз.

– Есть хочешь?

– Спасибо, барыня.

Когда он вышел, Глафира быстро подошла к Евгению Петровичу и поцеловала его в щеку.

– Спасибо, брат, я даже не ожидала от тебя такого великодушия.

– Да что ты… фантазия, конечно, довольно дикая, но в сущности, желание обыкновенное. У нас пустовато, я, вероятно, не женюсь… Воспитанием многое можно сделать… Конечно, нужно было бы посоветоваться с тобою, но я думал, что ты будешь против…