Тихое местечко

Темнота вынуждала Джеймса ехать медленно, на узкой малознакомой дороге, освещаемой лишь светом фар, он чувствовал себя неуверенно, к тому же собственные мысли почти полностью поглощали его внимание. «А в сущности, какое ему до всего этого дело?» — с раздражением подумал Джеймс, сердясь одновременно и на Джулиану с Витторио и на самого себя за то, что думает о них. — «Пусть делают что угодно, его это не касается, вернее, касается лишь в той мере, и какой имеет отношение к похищенным опалам. Тогда почему его так раздражает поведение Джулианы? Нравится она ему или все дело в том, что ее откровенное и грубое пренебрежение задело его самолюбие?» — Мысленно задав себе этот вопрос, Джеймс в темноте сам себе улыбнулся: — «Нет, он, слава Богу, не настолько глуп, чтобы всерьез негодовать из-за того, что не понравился красивой женщине. Интересно, Филипп на самом деле считает, что это так и есть, или только делает вид, чтобы подразнить меня? — Скорее последнее. Не хотелось бы, чтобы он и правда считал меля самовлюбленным идиотом. С моим самолюбием все в порядке. Но тогда почему он думает о ней? Значит, она все-таки нравится ему? Джулиана, безусловно, очень красива и обладает ярко выраженной индивидуальностью и чем-то еще, что притягивает его…» В своих размышлениях Джеймсу оставалось сделать всего один шаг, чтобы разобраться в самом себе, но этот шаг для него был пока еще шагом во тьме, и он так и не сумел понять, что приписываемое женщине очарование исходит не от нее самой, а от того, что ее окружает — неодолимая притягательность загадки. Джеймс принял твердое решение больше не думать о Джулиане, и это ему удалось, но радости не доставило: против воли его мыслями завладела другая женщина, на которой он поставил крест еще раньше, — Анна. Это было еще хуже.

Джеймс стиснул зубы. «Бессмысленно думать о том, что принадлежит только прошлому. С Анной покончено раз и навсегда. Она потребовала невозможного, чтобы он перестал играть, а это для него все равно что перестать дышать. Ни один человек не в праве требовать этого от другого, нельзя требовать за любовь плату, лишающую смысла саму жизнь. За любовь?… Проклятие! Он больше не любит Анну, это решено и нечего вновь бередить себе душу. Она прошла через его жизнь, а теперь ее больше нет. Нет и все!»

Опомнившись, Джеймс обнаружил, что мчится по дороге с сумасшедшей скоростью. Он остановил машину и откинулся на спинку сиденья. «Нет, так дело не пойдет! У него хватит силы воли выбросить из головы Анну, он уже забыл о ней, а теперь вот снова… все из-за Джулианы, этот переход произошел как бы сам собой, совсем незаметно. Все, довольно! Ему не нужна ни Анна, ни Джулиана. А Филипп все подшучивает надо мной из-за Джулианы, тогда как об Анне не говорит ни слова. Филипп… хорошо, что он согласился поехать со мной, один я взбесился бы от скуки, а с любым другим — от раздражения. Однако это для меня хорошо, а для него-то вряд ли, мое общество сейчас наверняка далеко не подарок…»

Джеймс вздохнул и осторожно тронулся с места, машина медленно поползла по пустынной темной дороге. Вне связи с предыдущим Джеймс вдруг вспомнил о привязавшейся к Этвуду сумасшедшей старухе; мрачное настроение и подавленное состояние духа обращали его мысли к темной стороне явлений; всплывшие в памяти пророчества безумной старухи окатили волной непонятной и неоправданной для здравомыслящего человека тревоги.

Наконец внизу замелькали стоявшие у спуска фонари, и еще светились окна двух соседних коттеджей, Витторио и Джулианы, а вернее, синьоры Форелли: это окно принадлежало ее комнате. Их собственный коттедж был полностью погружен во тьму, и этот непроглядный мрак казался странным: даже если Этвуд уже лег спать, он непременно оставил бы для Джеймса включенным наружный фонарь, чтобы тот не спотыкался в темноте. Джеймс быстро съехал вниз, круто развернулся и почти наугад проехал мимо безмолвных коттеджей Фрэнка и Берни. Выскочив из машины, он бросился к дому, все еще думая, что беспокоится напрасно и Этвуд сейчас сонно скажет: «Зачем ты меня разбудил?» Но дверь оказалась запертой. Джеймс лихорадочно зашарил по карманам в поисках ключа, нашел и торопливо вставил его в замочную скважину.

— Филипп! — позвал он, едва переступив порог. Темнота безмолвствовала. Джеймс включил свет — никого, ни Этвуда, ни собаки.

«Это еще ничего не значит», — с безнадежным упорством сказал он сам себе, борясь с внутренним убеждением, что с Этвудом что-то случилось. — «Наверно, он засиделся у Витторио или у синьоры Форелли, там еще горит свет».