Тихое вторжение

В нашем вертолете – он, я, Толстый, врач и раненый сержант. Не могу смотреть на рожу Фила. Когда доволокли его до вертолетов, он напоследок сказал: «Всё ты у меня отобрал, щенок. Ничего не оставил. Ни дела моего, ни имущества, ни свободы моей. Только сам я тебе не достанусь, не мечтай. Я от тебя убегу. Я у тебя сквозь пальцы просочусь. Я улечу, и ты меня не догонишь… никогда. Разве только в аду встретимся и посчитаемся». Я у него спросил: «Дядя, на чем же ты от меня улететь собираешься?» А он принялся ржать и ржал до икоты, чуть не до судорог. Потом сказал: «Да хоть на ветерке. Тут, в Зоне, все ветерки – мои хорошие знакомые». Нет, ребята, рожу эту видеть не могу! Отправил на другой «камов» под конвоем Бекасова с тремя спецназовцами. Дважды раненному я еще велел наручники защелкнуть, имел бы в запасе наножники, так и они бы в ход пошли. Больно ловок.

Поднимаемся. Зелено-белое древнее Коломенское уходит, уходит от меня. Раньше я любил тут бывать. Славное место.

Клещ поворачивается к Толстому:

– Знаешь, брат, старую сталкерскую присказку, которую говорят, когда из Зоны выходят и вроде как всё уже, смерть с косой на пятки не наступает?

– Скажи. Тогда и узнаю.

– Запоминай. Тут надо слово в слово, таков обычай… Запоминаешь?

– Давай.

– Живой. Отпустила Зона. Отпустила, поганка. Подлая. Живой. Очкарикам этого не по…

Вдруг доктор принимается кричать. Он орет нечто неразборчивое, какую-то матерную скороговорку. Одной рукой схватился за подбородок, другой отчаянно показывает на какую-то хрень за бортом.

Наш пилот закладывает крутой вираж, Толстый падает на пол, я приникаю к иллюминатору.

Дикий рев вылетает у меня из груди:

– Не приближаться! Не приближаться-а-а-а!

Второй «камов» лежит на асфальте, распластанный в лепешку, словно жук, на которого наступили каблуком. Из него идет черный дым, и что-то там без конца рвется, рвется, рвется…

В последний момент мы резко забираем в сторону. Толстый баюкает ушибленную руку, сержант стонет, доктор в ужасе молчит.

– Она все-таки забрала с нас отступное. Как видно, мы слишком много взяли сегодня… – вполголоса говорит Клещ. Из-за шума винтов только я и слышу его, остальные слишком далеко.

– На какой высоте мы летели? – спрашиваю у пилота.

– Набрали триста метров… Что делать, товарищ военсталкер?

– Ничего… теперь уже ничего. Мертвых не спасешь. Курс – к ближайшей точке Периметра.

На высоту триста метров не поднимается ни один гравиконцентрат. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. А вертушку раздавила именно «комариная плешь», не что-нибудь другое. Уж их-то я навидался, не ошибусь.

Как же мы оплошали? Чем он их взял, проклятый суицидник – раненый, в наручниках, – четырех здоровенных парней из спецназа? Какой он там поймал ветерок?

– Моя ошибка, – говорит Клещ, – я его обыскивал.

– Но как? То есть… не понимаю…

– Ключик у тебя один есть… смекаешь?

– Ну… ключик. «Дедушкин табак».

– А чтобы вызвать «комариную плешь», нужна штучка поменьше. Совсем маленькая. Настолько маленькая, что можно ее вмонтировать, например, в капсулу молочного стекла, которая по форме и размерам будет как коренной зуб. Не отличить. Если ее раздавить, то выйдет худосочный «грави», всего-то на двадцать секунд. Но парням его хватило.

Дальше мы летели в полном молчании.

А когда приземлились на территории ЦАЯ, когда доктор побежал за носилками, за санитарами, когда мы повыскакивали наружу, когда винты остановили свой бег, Толстый сказал:

– Эй, подождите! Постойте. Теперь-то… все-таки… отпустила Зона. Отпустила, поганка…

И улыбнулся.

Я пожал ему руку. И Клещ пожал. Ведь мы и впрямь живы. Мы живы. Столько раз могли гробануться, а выбрались живешеньки! Дело сделали… только очень дорого всё вышло. Смертельно дорого.

– Костя… передай от меня привет своей бабе.

– А ты – своей.

Я съездил к Катьке. На сей раз ничего у нас не было. Столько смерти, столько крови! Разве можно всё это тащить под одеяло…

Пото́м. Обязательно. Чуть погодя, может, через день или два. Но только не сегодня.

Я сидел на ее кровати и силился вспомнить лица Степана, Тереха, Бражникова, Бекасова, восьми спецназовцев, даже Тощего – тоже ведь человек. Мог я их вытащить, или нет? Хотя бы кого-то? Я рассказывал о них Кате всё, что мог извлечь из памяти. А она сжимала мои ладони своими, говорила правильные, хорошие слова, улыбалась.

От ее рук мне стало чуть теплее.

В невыносимую рань меня подняли с койки в общежитии ЦАЯ по тревоге.

– К Яковлеву. Срочно! – передал по телефону дежурный офицер.

…Там было много народу. Люди взволнованно гудели, переговаривались, не соблюдая чинов.

– Господа, коллеги, товарищи офицеры, – начал академик, – у нас два чрезвычайных происшествия. Во-первых, контрактник, известный кое-кому из здесь сидящих как Клещ, явился с ранцевым огнеметом и другими технологическими приспособлениями в место близ платформы Перловская, где, по нашим данным, находился склад артефактов, а также искусственно устроенный «сад аномалий». Там он убил двух матерых сталкеров из команды барыги Фила, подверг объект полной зачистке и скрылся в неизвестном направлении.