Тилль

Она никак не могла уследить, сколько в доме жило человек. Были камеристки, был повар, был граф Худениц — старый дурак, бежавший с ними из Праги, которого Фридрих взял да и назначил канцлером; еще был садовник, он же конюх, впрочем, в этом качестве у него почти не было дел; был лакей, громко объявлявший о прибытии гостей и затем подававший на стол. Однажды она поняла, что лакей и повар были не просто похожи, как она полагала, это был один и тот же человек — как это ей не бросилось в глаза раньше? Челядь ночевала в людской, кроме повара, который спал в прихожей, и садовника, который спал в тронном зале с женой, если это, конечно, была его жена: Лиз не была в этом уверена, подобные вопросы были ниже ее королевского достоинства; во всяком случае, она была пухла, мила и хорошо приглядывала за детьми. Что касается Неле и шута, они спали в коридоре на втором этаже, а может быть, не спали вовсе, по крайней мере, Лиз никогда не видела их спящими. Она не училась вести хозяйство и сейчас предоставляла это делать гофмейстеру, который, кстати, еще и готовил.

— Можно я возьму шута с собой в Майнц? — спросил Фридрих.

— Зачем тебе там шут?

Он с обычной своей многословностью объяснил, что ему нужно выглядеть достойно. В королевской свите должен быть шут.

— Ну, если ты полагаешь, что от этого будет прок…

Так они и отбыли, ее муж, и шут, и граф Худениц, а чтобы свита не выглядела слишком скромной, еще и повар. Лиз смотрела им вслед из окна. Над ними нависало серое ноябрьское небо. Она провожала взглядом их удаляющиеся силуэты, пока они не исчезли из виду. Шло время, деревья чуть заметно качались на ветру. Больше ничто не двигалось.

Она села на свой излюбленный стул между окном и камином, в котором давно уже не зажигали огня. Хорошо бы сейчас попросить камеристку принести одеяло, но, увы, камеристка позавчера сбежала. Ничего, будет новая. Вечно находились какие-нибудь мещане, мечтавшие, чтобы их дочь послужила королеве — даже если эта королева стала посмешищем, предметом юмористических картинок. В католических землях утверждали, что она переспала с каждым аристократом в Праге, она давно об этом знала, и единственное, чем она могла на это ответить, — вести себя особенно достойно, особенно милостиво, особенно величественно. Они с Фридрихом были под имперской опалой: всякий желающий мог их убить, не лишаясь благословения церкви и не рискуя вечной жизнью.

Пошел снег. Она закрыла глаза и принялась тихонько насвистывать. Ее бедного Фридриха называли Зимним королем, но он очень плохо переносил мороз. Скоро снега в саду будет по колено, и никто не расчистит дорожку: садовник тоже сбежал. Надо будет написать Христиану Брауншвейгскому и попросить прислать, pour Dieu et pour elle, пару мужиков с лопатами.

Она сидела и вспоминала тот день, когда все переменилось. День, когда пришло роковое письмо. Множество подписей: размашистых, фамилии одна непроизносимее другой. Господа, о которых они никогда раньше не слыхивали, предлагали курфюрсту Фридриху богемскую корону. Им надоел старый король, он же император; они хотели, чтобы новый монарх был протестантом. В подкрепление своего решения они выбросили наместников императора из окна королевского дворца на Пражском граде.

Вот только те приземлились на кучу дерьма и выжили. Вокруг замка всегда хватало дерьма: в окна каждый день выливали содержимое ночных горшков. Да только иезуиты по всей стране принялись рассказывать, что наместников подхватил в полете ангел и помог им мягко приземлиться.

Получив письмо, Фридрих тут же написал папа.

«Дорогой зять, — ответил папа курьером, — ни в коем случае не соглашайся».

Тогда Фридрих обратился к правителям земель Протестантской унии. День за днем прибывали задыхающиеся гонцы, от лошадей шел пар, и в каждом письме было все то же: «Не будьте дураком, ваша кур-фюршеская светлость, не соглашайтесь».

Фридрих советовался со всеми подряд. «Нужно все как следует обдумать», — повторял он. Богемия — не часть империи; по мнению ведущих юристов, принятие короны не нарушило бы присяги, принесенной Его Императорскому Величеству.

«Не соглашайся», — еще раз написал папа.

Только теперь Фридрих обратился к Лиз. Она ждала этого, она была готова.

Был поздний вечер, они беседовали в спальне, окруженные неподвижными огоньками — так горели только самые дорогие восковые свечи.

— Не будь дураком, — сказала и она.

Выдержала долгую паузу и добавила:

— Часто ли человеку предлагают корону?

Это было мгновение, изменившее их жизнь, мгновение, которое он не смог ей простить. Всю свою жизнь она так и видела все это перед собой: их постель с виттельсбахским гербом на балдахине, огоньки свечей, отражающиеся в графине на столике, огромную картину на стене, изображающую женщину с маленькой собачкой, Кто ее нарисовал, она не помнила, да и неважно, картину они не взяли с собой в Прагу, она пропала.