Тим

— Ага! Сначала все думали, что это революция, протестные акции, которые перерастали в вооруженные столкновения с военными. Но это происходило во всем мире одновременно, от Африки до Арктики. По телеку говорили, что это обдолбанные наркоманы рушат все вокруг… Я видела в Ютубе, как Буйные лезли по трупам, давили массой… Потом журналисты сделали вывод, что Буйные — это, как правило, люди с низким интеллектом…

— Тупое быдло, — хмыкнул я, оглядываясь. Нет, никто за нами вроде не идет. Откуда тогда острое ощущение слежки? — Быдла во всем мире куда больше грамотных и интеллигентных. Рэднеки, быдляки, мамбеты…

— Да. Потом стало ясно, что Буйные — это не совсем люди. Вернее, люди с выключенными мозгами. Поодиночке они неактивны и впадают в спячку. Но стоит зашуметь, как они оживают, сбиваются в стада, а потом в Орду.

— Знаю! Чего это ты мне лекцию читаешь?

— Хочу понять! А когда с кем-то разговариваешь, появляются интересные идеи… Так вот, после Буйных пришли мародеры…

— Ну, эти-то точно были нормальные, — отмахнулся я. — Просто жадные до халявы.

— Не факт, — заспорила Лида. — Они вели себя странно, боли не чувствовали, потом эта неутолимая жажда все осквернять… У нормальных людей такого не бывает. Или бывает?

— Наверное, нет.

— Вторая волна — Дьявольская Музыка. Девяносто процентов людей услышало в голове музыку и ушли под нее, как крысы за Гамельнским крысоловом…

— Кем? Каким крысоловом?

— Сказка такая была. Неважно. Тысячи и тысячи людей ушли пешком из городов и пропали без вести. Миллиарды людей во всем свете! Куда они делись?

— Инопланетяне украли.

— Думаешь? А я думаю, все эти люди все еще на Земле. Только превратились во что-то такое… чего мы не видим… Точнее, видим, но понять не можем, что это и есть люди. Я сон видела, что мои близкие, которые под Музыку ушли, стали частью природы…

Ну вот, сновидица нашлась, подумал я недовольно. Вбила в пустую черепушку, что ушедшие под Музыку превратились в деревья, теперь березки и сосенки, небось, обнимает. Были такие чудаки и чудачки еще до Первой Волны.

Но Лида не стала развивать тему вещих снов. Продолжила:

— Третья Волна — Оборотни.

Я вздрогнул.

— Часть выживших по ночам стала превращаться в нечто ужасное. Я думаю, что они и днем уже не люди.

— Люди, — оборвал я. — Днем они люди, самые обыкновенные. У меня… друг таким стал…

— И что с ним сейчас?

— Дома сидит, — сказал я. — Они же не могут покидать свои дома. Какая-то сила держит.

— Не все. Некоторые по ночам на улице бродят.

— Да это не Оборотни, наверное. Черти какие-то.

— Вот видишь, никакие не инопланетяне виноваты в апокалипсисе. Это дьявольские происки. Есть теория, что Буйными стали тупые и неграмотные, под Музыку ушла серая масса, а в Оборотней превратились те, кто всю жизнь прогибался под систему.

— Чего?

— Ну, двуличные люди, которые не Богу свечка, ни черту кочерга. Под любую власть ложатся.

Я негромко расхохотался.

— Вот херня-то! Тогда Оборотней было бы большинство! Миллиарды таких!

— А вот и нет. Основная масса людей — это ни то, ни се. Те, кто под Музыку ушел. А гибких приспособленцев гораздо меньше.

— Слушай, Лида, заткнись, а?! — не выдержал я.

— Ладно, — не смутилась она. — За друга обидно, да?

Я не ответил. Мы почти пришли. Я в очередной раз повертел головой — никого.

— А самое интересное во всем этом апокалипсисе, — снова забубнила Лида, — то, что электричество не вырубили. И воду. Но кто работает на электро- и водонапорных станциях, неизвестно. В то время как телеканалы накрылись, и радио не пашет. Один радиолюбитель в эфир выходил пару месяцев, но сейчас и он пропал.

— И интернет не пашет, и сотовая связь, — добавил я мрачно. — А электроплитки, пылесосы и утюги работают. А счета не приходят. Халява, однако. Интересно, если Буйные — быдло, Оборотни — подхалимы, то мы тогда кто?

— Бродяги. Везунчики. И у нас есть какая-то миссия во всем этом говне.

— Миссия в говне? — хмыкнул я. — Звучит, как название фильма о спецагентах. Говенных спецагентах.

— Я верю, что этот апокалипсис случился не просто так. Что в нем есть смысл.

— Люди во всякую фигню верят, — сказал я.

— Ты к своему другу ходишь, наверное, до сих пор? — внезапно поменяла тему Лида. — Навещаешь?

— Навещаю. А что?

— Благородный ты. А зря. Бросить его надо. Это уже не человек.

— Слушай, Лида, я тебе щас втащу!

— Я тебе добра желаю. Потому и советую. Я родителей тоже бросать не хотела, когда они стали Оборотнями.

Я напрягся.

— Ты их… кормила?

— Чего? Чем бы я их кормила — они обычную еду не едят. Я только две недели с ними побыла, потом они меня выгнали.

Лида шмыгнула веснушчатым носишком.

— Когда они в своем уме, то любят детей так же сильно, как раньше. Но ночью… они за себя не отвечают. А со временем потеряют остатки человечности…

Я с внутренним содроганием вспомнил слова отца о том, что “всё меняется”. Что он этим пытался сказать?

— Я через это прошла уже, — добавила Лида. — Родителей бросила и назад не оглядываюсь. Мир изменился, нечего за старое хвататься. А тебе, Тимка, только добра желаю, поверь.