Тим Бёртон: Интервью: Беседы с Марком Солсбери

Мой отец недавно умер, и хотя мы с ним не были по-настоящему близки, то было тяжелое для меня время. Я начал часто обращаться в мыслях к прошлому. Мне очень трудно говорить об этом, но когда подвернулся сценарий Огаста, там речь шла во многом о том же самом, поэтому делать по нему фильм было для меня каким-то удивительным катарсисом — возможностью пережить эту гамму ощущений, не выкладывая все психотерапевту. Разговаривать о подобного рода материях мне крайне неловко: чувствую себя глупо и с трудом нахожу нужные слова. В сценарии мне больше всего понравилось, что он облекает в образы как раз то, о чем я не умею сказать. Когда начинаешь анализировать свои отношения с родителями, они кажутся такими странными и запутанными, но одновременно и очень простыми. Почему у родителей-хиппи дети нередко весьма добропорядочны, а у пары скучных бухгалтеров растут натуральные оторвы? Понимаешь, что взаимосвязи здесь могут быть крайне причудливыми.

Мой папа в ранней молодости, еще до моего рождения, был бейсболистом-профессионалом. Он играл за «Кардиналов» — насколько я понимаю, это была команда высшей лиги, — и, по-видимому, получил травму. Потом он работал в Парково-досуговом центре Бербанка, был муниципальным служащим и по-прежнему занимался спортом. Его очень любили за легкий характер. Ему приходилось заниматься детскими бейсбольными командами, женскими и мужскими командами по софтболу, многими другими видами спорта — городская спортивная программа Бербанка весьма обширна. А потом он стал подрабатывать коммивояжером и много путешествовал.

Не знаю, была ли какая-то причина моей размолвки с родителями. Скорее всего, дело в том, что, живя с ними, я ощущал себя старше своих лет. Я не очень ладил с матерью, а отец часто бывал в отъезде, у них были свои проблемы, а я всегда держался в стороне. Такой уж у меня был характер, и даже когда я уехал от родителей и стал жить у бабушки, разлука не слишком меня взволновала, — просто я это сделал, вот и все. А уже в пятнадцать лет у меня появилась своя квартира, так что я всегда чувствовал себя старше, чем был. Мне приходилось самому пробивать дорогу в жизни. Чтобы учиться в Кэл-Артс, надо было искать работу. Родители не оплачивали мои занятия в колледже, но я никогда не сердился на них за это. Я действительно был уверен в правильности своих поступков: мне надо было делать что-то именно так, и не иначе, — я так и делал. Как это ни парадоксально, но подобным образом ты учишься независимости, а я всегда ощущал себя независимым. В конечном счете, может быть, мне и повезло, что я был предоставлен самому себе.

Когда отец заболел... Тут начинаешь себя подготавливать... Как я уже говорил, у меня не было особенно близких отношений с родителями, но когда он заболел, я попытался как-то восстановить былые связи. Я не дошел до той точки, которой достиг в конце «Крупной рыбы» персонаж, сыгранный Билли, но в моем случае все и не было изначально так плохо. Я добился некоторого прогресса. Часто размышлял при этом об отношениях между людьми, которые возникают, словно по волшебству, а потом как-то сходят на нет, примерно так, как показано в фильме. И еще я понял: сколько бы лет тебе ни было, отношения сына и родителей остаются неизменными, они не такие, как между другими людьми. Я никогда не относился к родителям, как ко всем прочим человеческим существам. Они твои родители, пока ты растешь, и если даже ты не слишком с ними близок, когда-нибудь начинаешь понимать, что их собственная жизнь идет своим чередом. Пусть тебе хоть сорок пять лет, ты все еще можешь ощущать себя бессловесным ребенком, оторванным от отца с матерью. А они словно проходят полный жизненный цикл — от детей до родителей, а потом вновь возвращаются в детское состояние. И ты тоже проходишь весь этот путь по кругу, только в своей жизни. Короче говоря, между детьми и родителями существует единственная в своем роде и очень крепкая связь.

Творчество должно быть процессом очищения. И когда я размышлял о своих отношениях с отцом, хорошо понимал: это не предмет для беседы с психотерапевтом. Мне доводилось проходить курс, но я никогда не говорил с врачом о своих родителях. Читая же сценарий Джона Огаста, думал: «Все именно так: это попытка выразить образами непередаваемое». Мне он очень понравился. Обычно я никогда не берусь за что-то подобное, если оно по-настоящему не зацепит меня. Это как рождение ребенка — подготовить себя к тем эмоциям, которые при этом испытываешь, совершенно невозможно. Сильнейшее, какое-то первобытное потрясение — вот что тогда ощущаешь. Я не надеялся достичь подобного катарсиса, хотя и много думал о своих родителях. Поэтому замечательно, что сценарий меня удивил...