Тимбукту

Полли любила дом, но она не любила Дика. Мистеру Зельцу это было предельно ясно. Конечно, Полли еще не знала об этом, но пройдет время, и правда обрушится на нее всем своим весом. Вот почему она так нуждалась в Мистере Зельце, который любил ее больше всех на свете и рад был стать ее наперсником и исповедником. Никто больше не смог бы выступить в этой роли, и хотя Мистер Зельц был всего лишь собакой и не мог ни дать ей совета, ни ответить на вопросы, одного его присутствия вполне хватало, чтобы придать Полли решимости сделать то, на что в другом случае она никогда бы не отважилась. Установить свои собственные правила в доме было сущей мелочью, но этим она бросала своеобразный вызов Дику, совершала микроскопическое предательство, которое со временем могло привести к другим предательствам, уже серьезным. Мистер Зельц и Полли отлично знали, что сказал бы по этому поводу Дик Джонс, оттого визиты собаки в дом становились еще более приятными, приобретали оттенок чего-то запретного и противозаконного, как будто Мистер Зельц с Полли участвовали в дворцовом заговоре. Мистера Зельца вовлекли в психологическую войну, и с каждым днем степень его вовлеченности возрастала. Вместо того чтобы спорить друг с другом о своих делах, Полли и Дик спорили о собаке, используя Мистера Зельца как повод обозначить свои разногласия. Мистер Зельц ни разу не был свидетелем этих баталий, но из нескольких услышанных им телефонных разговоров Полли с ее сестрой он понял, что подобные битвы происходили частенько, из-за волоска на ковре, например. Перед возвращением Дика Полли всегда тщательно устраняла следы присутствия Мистера Зельца в доме. Она прилежно пылесосила все места, где побывал пес, вставая при этом даже на четвереньки, если требовалось, и используя клейкую ленту, чтобы подобрать самые незаметные волоски. Однажды Полли поработала не так усердно, как обычно, и Дик обнаружил несколько шерстинок Мистера Зельца на ковре в гостиной. Из рассказа Полли ее сестре Пег, проживающей в Дареме, следовало, что волоски эти послужили темой продолжительного и непростого разговора.

— Дик спросил, откуда взялись эти волоски, — рассказывала Полли, сидя на стуле в кухне и куря сигарету, что по утрам с ней случалось нечасто, — а я ответила ему: не знаю, может, кто-нибудь из детей притащил. Тогда он поднялся наверх и нашел еще один волосок на полу возле ночного столика. Вернулся, сжимая его в пальцах, и заявил: «И откуда этот взялся, ты тоже не знаешь?» Я сказала, что не знаю; откуда мне знать? Может, со щетки Пусика упал. «Со щетки? А что ты делала с собачьей щеткой в спальне?» Я спокойно ответила, что чистила ее, и вообще, какая разница? Но Дик уже не мог остановиться. Он хотел докопаться до истины любой ценой. «Почему ты не почистила ее во дворе?» — продолжал он. Потому что шел дождь, сказала я, соврав примерно уже четырнадцатый раз за весь разговор. «Почему не в гараже?» Я ответила, что в гараже мне не хотелось. Там темно. «Значит, — он уже начал злиться, — ты взяла собачью щетку и пошла чистить ее на постели». Да, крикнула я, я чистила ее на постели, потому что мне так нравится! А он говорит: «Почему ты сделала такую гадость, Полли? Ты же знаешь, что я ненавижу собачью шерсть!» И начал разоряться; знаешь, Пег, он разорялся по этому поводу минут десять, если не больше. Меня просто тошнит порой от всех этих его нотаций. Я не хочу ему лгать, но что еще мне остается? Он такой упрямец. У него доброе сердце, да только он часто забывает про него. Если я ему скажу, что пускала собаку в дом, он запросто возьмет и подаст на развод. Или просто сложит чемодан и уедет.