Тимирязев: путь биолога

Алексей Александрович, меня, вероятно, старались выставить перед Вами как человека безнравственного, бездушного со светским лоском, но ведь Вы знаете жизнь и Вам известны мои отношения к Вашей дочери до разрыва её с Эдуардом Алексеевичем и после того. Скажите, было ли с них что-нибудь оправдывающее такое суждение обо мне? Весь мой образ действия можно укорить именно в отсутствии светского такта, я готов сказать в ребяческой неумелости скрывать свои чувства и обманывать свет. Честные люди, которые нас знают, не могут нас осудить, а только пожалеют о нашем тяжелом положении. Алексей Александрович, поверьте, никто более меня не сознает всего ужаса тех нравственных страданий, чрез которые прошла Ваша дочь – всего ужаса сознания, что единственным виновником этих страданий являюсь я. Но скажите, что же нам оставалось делать? Любовь, которая нас связывает, не была какой-нибудь минутной вспышкой страсти, это чувство глубокое, вполне сознанное, чувство, которое мы имели возможность проверить во всех его малейших изгибах – это чистое, глубокое, святое чувство, которое человек испытывает paз в жизни и на всю жизнь. Наша привязанность началась со взаимного глубокого уважения, с сознания, что в наших характерах, в наших требованиях от жизни, в наших симпатиях нет ни одной черты, которая не была бы взаимной. Мы вступаем на новый тяжелый жизненный путь с полным сознанием, что он представит нам испытания, но что в нашей любви мы найдем всегда силы, чтоб выдержать невзгоды, которые послала бы нам судьба.

Скажите, что же оставалось нам делать? Забыть друг друга было свыше сил. Попытка кратковременной разлуки – моя поездка за границу, предпринятая исключительно с этой целью, – слишком ясно доказала нам, что этого исхода для нас уже не существует. Продолжать прежние отношения, в виду положения, принятого Эдуардом Алексеевичем – значило бы приготовлять той, кого я люблю выше всего в мире, выше жизни – существование полное нравственных страданий и унижений как во внутренней, семейной, так и в общественной жизни, страданий, которых, не вынесла бы её чистая, честная гордая душа – значило бы медленно, но верно губить её, – свести её в могилу. Оставался третий исход – покончить с собою, и верьте мне, что от этой мысли до дела было очень недалеко, если б меня не удерживало сознание что в моих руках была не одна моя жизнь; моя смерть, если не физически, то нравственно разбила бы другую чудную светлую жизнь, полную надежды и сил. Прибавьте к этому, что мы были обнадежены возможностью развода – хотя, принимая решение порвать с прошлым, не скрывали от себя возможности и более тяжелого положения; положения тяжелого, хотя не беспримерного – можно указать примеры, что люди, очутившиеся в подобных условиях, продолжали пользоваться полным, безграничным уважением честных людей. Решившись порвать и с прошлым, мы остановились пред тем бесповоротным шагом, который окончательно определил бы наше будущее – отсюда возвращение Вашей дочери в Ваш дом, в надежде, что Эдуард Алексеевич исполнит свое обещание, и наши отношения получат законную форму, будут освящены церковью. Нашим надеждам не суждено было исполниться, но эти месяцы, томительные четыре месяца – редкие свидания – постоянная переписка, доставили нам возможность проверить наши чувства – если б они нуждались в проверке. Время шло, а надежда на развод исчезала более и более. Оставался один исход – прибегнуть к последнему, решительному шагу – ведь наша привязанность не оставалась тайной ни для кого – а тягость нашего положения увеличивалась еще сознанием того тяжелого, безвыходного положения в которое мы ставили и Вас. Болезнь детей, вынужденные поездки в Разумовское, подвергавшие мою обожаемую Александру Алексеевну оскорблениям со стороны Эдуарда Алексеевича, все это заставило нас ускорить решительный шаг.