Тимирязев: путь биолога

К. А. Тимирязев использовал работы также иностранных философов: Аристотеля, Ф. Бэкона, О. Кольта, Д. С. Милля, Г. Спенсера, И. Г. Фихте, Л. Фейербаха и конечно К. Маркса и Ф. Энгельса. Тимирязев был лично знаком с П. Л. Лавровым, посещал его лекции еще в студенческие годы. Беседы проходили не только в аудитории, но и, как вспоминает Климент Аркадьевич, «на улице, даже посреди литейного моста».

Среди своих учителей Тимирязев не забывал называть Д. И. Менделеева, И. М. Сеченова, которые как философы-естественники были ему особенно близки.

Пейзажист и фотохудожник

Климент Аркадьевич был не только блестящим ученым и педагогом, но и серьезно увлекался фотографией, музыкой, живописью, литературой, театром. «Фотография при быстром своем развитии не только оказала различные услуги нашей повседневной жизни, но и открыла нам целый ряд интересных, скрытых до тех пор явлений. Подобно зрительной трубе и микроскопу, она дает в распоряжение человека еще новый орган, еще новое средство для его развития», – говорил Н. Н. Бекетов.

Тимирязев страстно любил природу, получая от общения с ней высшее эстетическое наслаждение. У него можно найти немало волнующих строк, посвященных изумительным уголкам нашей русской природы. Тимирязев иронизирует над людьми, которые видят красоту только в заграничном, нерусском. «Мы знаем по именам, – говорит Климент Аркадьевич о подобных поклонниках всего иностранного, – знаменитые дубы и буки Фонтенбло, но, я уверен, найдется немало москвичей, не видавших кунцевского дуба; мы интересуемся бледными описаниями роскошной тропической природы, а не обращаем внимания на красоту какого-нибудь глухого лесного уголка на расстоянии часа езды от Кремля».

Тимирязев отмечал огромную любовь к природе простых русских людей. Осматривая художественный отдел Нижегородской выставки, он замечал, что особое восхищение вызывали у зрителей-крестьян картины, воспроизводящие природу, в особенности картины Шишкина. Этой простой и здоровой любви к природе, характерной для народа и народного искусства, Тимирязев противопоставлял кривляющуюся, жеманную попытку «современных поэтиков-пигмеев» также выдать себя за любителей природы, «для придания себе росту, заверяющих, что действительность их не вмещает и преподносящих нам себя в придачу к ней…».

Изображение природы, по мнению Тимирязева, представляет собой такую область, где искусство смыкается с наукой. Их различают лишь цели и средства, а отсюда и возможности изображения. Наука имеет в этом отношении огромные преимущества перед искусством: «Ни поэт кисти, ни поэт пера, – пишет Тимирязев, – не говорят нашему воображению, не создают перед нашим умственным взором такой величественной, безграничной, всеобъемлющей картины солнца, как та, которую развертывает современная наука». Однако искусство художника, говорит Тимирязев в другом месте, оказывает незаменимую услугу науке. Он отмечает, что между логикой исследователя природы и эстетическим чувством ценителя ее красот имеется внутренняя органическая связь. Этим он объясняет расцвет ландшафтной живописи именно в XIX веке, который он обычно называет «веком естествознания».

Тимирязев был рад узнать, что подобные же взгляды о связи естествознания и ландшафтной живописи высказывал и Менделеев. В качестве эпиграфа к своей статье «Естествознание и ландшафт» он помещает следующие слова своего учителя: «И быть может, придет время, когда наш век будет считаться эпохой естествознания в философии и ландшафта – в живописи».

Дмитрий Иванович высказал интересную мысль, что появление пейзажа в живописи связано с отказом от субъективного идеализма в познании, с появлением интереса к объективному изучению реального мира. Как бы развивая мысль Менделеева, Тимирязев указывает, что искусство и наука имеют один и тот же объект изображения: «Изображение природы – ландшафт, это по преимуществу создание искусства XIX века, “века естествознания”, – невольно наводит на мысль о сходстве объектов науки и естественного, здорового искусства».

Так же, как в области философии и науки, Тимирязев и в области искусства придерживается материалистической теории отражения. Он выступает с критикой идеализма и формализма в искусстве, стремящихся оторвать искусство от материальной действительности. «Напрасно жрецы новой красоты, – пишет Климент Аркадьевич, – рвутся из пределов действительности, пытаясь дополнить ее болезненной фантазией мистика или бредом морфиномана, – одна действительность была и будет предметом истинного, здорового искусства». Продолжая эту мысль, Тимирязев утверждает, что задача искусства состоит в том, чтобы «изображение было равносильно изображаемому, т. е. истинно». Выполнение этой задачи он считает основным требованием эстетической правды.