Тимош и Роксанда

В первый день Успенского поста, как отметил в своей книге современник событий Павел Алеппский, Тимош Хмельницкий с восемью тысячами казаков переправился через Днестр.

Боясь очередного разгрома, новый господарь Стефан Георгий отступил от переправ, дал казакам свободный проход. Шпионы доложили Стефану Георгию: молодой Хмельницкий намеревается идти не на Яссы, а в Сучаву, где затворилась с казной Домна Тодора.

Крепость Сучава примостилась на горе, среди лесов. Когда-то Сучава была столицей первых молдавских господарей, но медвежий угол для разворотистой торговли был негож, да и руки нужно иметь слишком длинные, чтобы править страной из угла. Столица обосновалась в Яссах, а Сучава год от года хирела, пустела, но теперь она была, как встарь, у всех на устах.

Первое, что сделал Тимош, явившись в Сучаву, так это ограбил армянский монастырь. Взял у чернецов два бочонка золота да бочонок жемчуга.

— А что было делать? — оправдывался он перед Домной Тодорой. — Мне казакам платить нечем. Я им за прошлый год остался должен, за речку Яловец.

— Я заплатила бы казакам, — пожала плечами Домна Тодора. — Стоило ли обижать монахов? У нас и так очень мало друзей в этой стране.

— Не было их у вас, друзей! — вспыхнул Тимош. — Были бы друзья, не сидели ли бы мы нынче в Сучаве. Переживут длинногривые! Еще накопят.

Резкий в словах, плавный, но быстрый в движениях — это был не тот жених-чурбан, над которым потешались боярыни и боярышни.

— Сколько у тебя войска? — спросил шурина Стефана Лупу так, словно выговаривал.

Весь выводок князя Василия Лупу был тут, с Домной Тодорой.

— У нас три сотни черкесов и с полтысячи местного ополчения, — дал отчет Стефан Лупу.

— Местного? Предадут в первом же бою.

— Княгиня им обещала хорошие деньги.

— Значит, вся надежда на моих казаков, — подытожил Тимош. — Ты, Домна Тодора, не кори их, а люби. Казаки — люди невежливые, но зато и не предатели.

Отчубучил и пошел спокойно спать.

Поднялся до зари. Осматривал крепость. От Домны Тодоры потребовал денег: нужно поправить стены, где поднять, где укрепить.

С удивлением наблюдала величавая княгиня за молодым полководцем. Человеку едва за двадцать, а он уже и слову ответчик, и делу знаток.

Врага пока не видно, мог бы на боку лежать или устроить пир на весь мир — хозяин города, кто ему на дороге встанет? — а он с утра то на стенах, то на рытье шанцев вокруг крепости. Не забыл поглядеть подвалы с продовольствием и остался недоволен.

— Фуража мало! Надо немедля послать за фуражом.

Послать послали, да только вместо возов с кормом для лошадей явилась под стены армия Стефана Георгия. Двадцать тысяч молдаван, венгров, валахов.

6

Осадившее Сучаву войско, видно, не чувствовало в себе силы взять крепость приступом. Окапывалось, ставило осадные пушки, вырубало в лесу просеки.

— Они ждут подкреплений, — решил задачу Тимош.

Он позвал к себе в замковые покои полковника Федоренко и шепнул ему что-то на ухо.

Вылазку сделали на вечерней заре. Три тысячи казаков напали на ближайший к крепости полк и вырубили его при полном замешательстве соседних полков.

Водил на вылазку казаков сам Тимош. Ударил, уничтожил, спрятался за стены.

Потери ошеломили Стефана Георгия и его командиров — тысячи трехсот бойцов не досчитались они.

— Ах так! — вскричал самозваный господарь, когда ему доложили об уроне. — Ах так! Я их без капли воды оставлю!

И всю свою армию послал копать землю, чтобы отвести реку от Сучавы.

Осажденные воду заготовляли впрок, но Тимош, глядя со стены на неприятеля, кусал губы. Он видел, где можно прорвать кольцо окружения, он знал, как это сделать с наименьшими потерями, но оставить город было нельзя. Он, Тимош, должен, как собака, сидеть на сундуках Лупу. Оставалось одно: терпеть — голод, жажду, слезы. Терпеть, покуда не выручит отец.

Но Богдан Хмельницкий помочь сыну не мог. Ян Казимир занял Каменец. У короля было сорок тысяч, и у Хмельницкого — сорок тысяч. Проиграть битву — отдать Украину на растерзание. Уйти в Молдавию — оставить свои города без защиты. Да и казаки роптали. Они не желали умирать за какого-то Василия Лупу.

7

Василий Лупу, отощавший, с черными ямами под глазами, сидел против свата, поглаживая перстни на руках. Запущенная борода отросла, замусолилась, стала совершенно седой.

— А ты у нас белобородый, — сказал Богдан Хмельницкий без всякого умысла, даже стараясь польстить вельможному старику, — белобородые на Востоке в почете.

— Я давно сед, — Лупу досадливо поморщился, — бороду недосуг покрасить. Но сегодня у меня добрые вести. Брат Домны Тодоры Шериф-бей собирает войско.

— Скорей бы уж минуло проклятое нынешнее лето! — Хмельницкий навалился грудью на стол. Поглядел на Лупу. — Наступать молодому — милое дело, а вот в крепости отсиживаться? Один он там, в Сучаве твоей! А волков на него со всей Европы набежало. — Вздохнул на всю горницу, разогнулся, налил в кубок вина. — Пей, брате! Нам пока что иного дела нет. Пей, ото наилучша потиха в смутку. Ох, смутка, смутка! В мутной воде старым щукам добре, а каково зеленым окунькам?

Выпили вино. От казацкого зелья господарь поперхнулся.