— Это оттого, что к сладенькому привык, — засмеялся Хмельницкий. — Коли повелся с казаками, привыкай к казачьему котлу… Теперь-то и хвалишь, наверное, себя, что за казака дочку отдал. Не спешит что-то другой твой сват с помощью.
— Мы себя почитаем за мудрецов, но судьба мудрее нас. Это верно. — Лупу встал, ножом оправил пламя единственной свечи, горевшей в комнате гетмана. — Сколько Тимош еще сможет продержаться?
— Знать бы! Тимош — добрый казак, но торопи своего Шерифа, торопи, господарь! — Подошел к Лупу, положил ему на плечи руки, поглядел в лицо. — Старые мы! Вон какие глаза-то у тебя, как ямы, черные. Да и у меня… Неужто мы, два вековых ворона, соколенка нашего не выручим? Ему высоко летать, коли Бог даст.
Вода начала убывать в речке, а Тимош, на радость казакам — врагам назло, устроил банный день.
Мылись в господарской, в турецкой бане.
Изнемогая от удовольствия, сидели в парилке с сухим паром.
— Как щекотун какой по телу бежит! — оглаживая взмокшее от пота тело, удивлялся господарской бане Загорулько.
— А ты споймай его да и передай другу! — Карых в парной томился, но не хотел отстать от товарища. Не выдержал все-таки. — Пойду окунусь.
Посреди бани был бассейн с теплой водой.
— Пошли уж, — согласился и Загорулько.
В бассейне было тесно, но поплескались, пришли в себя, пошли поискать шайку, а шаек в господарской бане не заведено было.
— С потом вся грязь соскочит! — решил Петро, и они полезли в парилку с мокрым паром, а когда наконец вышли из бани, то в ногах чуяли такую легкость, что на середину улицы не лезли: дунет ветром — как бычий надутый пузырь в небо утащит.
— Теперь бы жажду утолить! — помечтал Карых.
И только сказал, — увидал корчму, а в дверях корчмы глашатая, который приглашал панов казаков выпить доброго вина во славу законного господаря Василия Лупу и его господарствующей супруги Домны Тодоры.
Казаки веселились, а тем временем возле колодцев ставили крепкую стражу: вода отныне становилась драгоценным напитком. Казакам полагалось две кружки в день, жителям — одна кружка.
И тут новая «радость» — к Стефану Георгию на помощь прибыл пятитысячный отряд польской шляхты во главе с Кондрацким. Пришел с тем отрядом поискать встречи в бою с Тимошем, удачливым соперником своим, князь Дмитрий Вишневецкий.
Домна Тодора с боярышнями своими и служанками носила на стены в глиняных кувшинах воду и вино. Воды в Сучаве было меньше, чем вина.
Домна Тодора сама налила Тимошу полкружки, ни больше ни меньше — столько же, сколько теперь полагалось всем другим казакам.
Тимош принял кружку двумя руками, воду выпил жадно, смакуя каждую каплю влаги.
— Я приглашаю к себе всех отличившихся казаков, — сказала Домна Тодора.
— А надолго ли вина хватит? — спросил Тимош.
— Винные подвалы в Сучаве велики, — ответила Домна Тодора. — Не о вине моя забота, вот хватит ли у казаков выдержки терпеть в осаде голод и жажду?
— Мои казаки бьются славно, хотя и знают: после смерти еще раз смерти не бывает, — сказал Тимош турецкую пословицу, с Домной Тодорой он говорил по-турецки. — Ступайте скорее в укрытие, ваша милость, поляки приступ затевают.
Домна Тодора, невзирая на грохот пушек, продолжиласвой путь по стене, ободряя защитников спокойствием, своей красотою, своим бесстрашием, а иного и талером.
У Тимоша было очень удобное для наблюдения и для командования место. Стена со стороны крепости поднималась от земли всего на человеческий рост, да зубцы еще настолько же. С внешней стороны здесь был крутой отвесный обрыв — естественная защита.
Тимош, сидя на деревянном брусе, через смотровую щель между зубцами наблюдал за передвижениями вражеских войск.
— Сам пан Кондрацкий ведет войско на приступ. Половину армии собрал перед воротами… Не поддеть ли нам его? — быстро спросил у Федоренко и Стефана Лупу, которые стояли рядом. — Ударим, смешаем ряды, заберем лестницы — и назад.
— Кони плохие стали. — Федоренко был смущен дерзостью замысла.
— Сегодня они плохие, а завтра еще хуже будут. Еды им не прибавится. Нет, нам и впрямь пора познакомиться с паном Кондрацким!