Тимош и Роксанда

Упал в снег. Вскочил. Кинулся к коню. Конь, заваливаясь на бок, суматошно взбрыкивал ногами. Павел встал перед ним на колени. Огладил морду, ощупал ноги. В колдобину попала правая, передняя. Павел ощупал бабку и увидал, что коню больно. Это был всего лишь ушиб, но Павел снял с себя пояс, перетянул коню ногу, поднял его и повел под уздцы на выгон. Мимо скакали наездники, но Павлу было все равно.

Пани Мыльская видела падение сына. Сын встал, поднялся конь. Она ушла в дом и молилась. Не за ее ли «шляхетскую дурость» наказан сын и она сама?

Дейнеки были великодушны. Обступили пана Мыльского, оглядывали, оглаживали его коня.

Дали мешок муки, два мешка овса.

— Твои! И не перечь — обидишь!

Павел обижать Дейнек не захотел.

А праздник раскатывал, раскручивал свое огнеперое колесо.

С колокольни грянул трезвон. Все вернулись к церкви, совершили кругом ее крестный ход и отправились на ополонь, вырубленную крестообразно на льду реки.

Рубиновый ледяной крест подняли, опустили в ополонь, и тотчас все повели лошадей напоить святой водой. Дети пускали в небо голубей — образ Духа Святого, а казаки подняли веселую пальбу — били черта. Да знать, не убили.

Польный гетман Мартын Калиновский собирал в своем родовом замке войска.

2

Половину января и почти весь февраль 1651 года в Москве заседал Земский собор. На его обсуждение предлагались польские неправды: книги, содержащие укоризны Московскому государству и государю; крымские неправды: хан подговаривал Польшу и Хмельницкого идти на Москву войной; и, наконец, рассмотрение просьб Хмельницкого о принятии Войска Запорожского под руку царя.

Прошлый год выдался для государства неспокойным.

В самом конце февраля поднялся бунт во Пскове, потом в Новгороде, в Тотьме… Во Пскове мир установили только в ноябре.

Вот почему думные дьяки да бояре советовали государю с Польшей войны не начинать и Войско Запорожское жаловать деньгами и всякой иной помощью, только не войсками.

Земский собор решил, однако, принять Малую Россию в лоно Московского государства, но условно, если поляки не исправятся, а по-прежнему станут преследовать малороссов за веру.

Может быть, вопрос этот решился бы и по-иному, да только не было возле государя твердого умного человека, который мог бы вершить великие государские дела.

3

Ох, не зря в народе говорят: пили на Масленицу, а ломало на Радуницу. Да и как от нее убережешься, от проказницы? В понедельник — встреча, во вторник — заигрыши, в среду — лакомка. В четверг и подавно — широкая. Вся удаль напоказ. В пятницу — тещины вечерки. В субботу — золовкины посиделки, в воскресенье — проводы. Целовальник!

Вот и пришел полковник Данила Нечай к кумушке.

На широкую, когда на конях скакали, одарила его некая казачка такой призывной радостью, и столь она была прекрасна собою, что лихое казачье сердце соскользнуло с белых соколиных крыльев на соломенные ножки, и те соломинки гнулись от робости перед великой панной Красотой. Ах, целовальник, целовальник! Бесшабашная голова!

В Красном вместе с Нечаем было три тысячи казаков. Да на подступах к Красному, в Ворошиловке, стоял сотник Шпаченко с двумя сотнями. Остальное войско располагалось в Ямполе, Стене, Шаргороде, Тульчине.

Ночью сторожевой отряд Шпаченко был окружен конницей пана Коссановского и вырублен до последнего человека.

Не чаяли казаки гостей в прощеный день, а гости и понаехали со своим вином. Упоили казаков вусмерть.

В дверь отчаянно барабанили:

— Гей! Утекай, Нечай! Ляхи в городе!

Нечай соскочил с постели, натянул штаны, сапоги. На голое тело — полушубок. Саблю в одну руку, пистолет в другую.

Его кумушка, неодетая, босиком, вывела коня без седла. Узду хоть, спасибо, накинула.

Среди темени и пламени метались люди. Палили со всех сторон. Нечай сел на коня охлюпкой, без седла. Поскакал вдоль улицы.

— Ко мне! Я — Нечай! Ко мне!

Вокруг полковника собралось несколько сотен, и он повел их на поляков, рубя налево и направо.

Горожане, опамятовавшись, с оружием в руках лезли на крыши и с крыш стреляли по польской коннице.

— Хлопцы, быймо их, як курей! — носился на коне, сверкая голой грудью Данила Нечай.

Отряды пана Пясочинского и ротмистра Корецкого, напавшие на город в три часа ночи, перебив пьяную стражу, теперь в панике отступали к городским воротам. Дело было бы кончено в единочасье, но в другие ворота уже вкатывалась конница пана Коссановского. Отряд тотчас зажег город и ударил на казаков с тыла.

Нечай развернул свою братию на нового врага. Налетел на хорунжего, выбил знамя. И увидал, как его брата Матвея рубят саблями сразу пятеро.

— Держись!

Пришпорил коня, но конь рухнул, проколотый пиками.

— Держись! — кричал Нечай, хотя видел, что Матвей уже расхлестан в куски, а самому нет хода ни влево, ни вправо, ни назад, ни вперед.

Бросился на прорыв, отмахиваясь саблей. Поляки отступили, но кольцо их не распалось.

«Живым хотят взять».

Он засмеялся. Громко, счастливо.

— Не быть по-вашему!

Ожгло по боку. Ткнули пикой в спину. Он покатился кубарем, вскочил и воткнул саблю в брюхо жолнеру.

— Взяли? И еще заплатите.