Тимош и Роксанда

— Сердечко-то как стучит! — растрогался Богдан.

— Гетман! Что бы ни случилось, знай! На самом дне моего сердца был и будешь ты.

— Что за речи?! — Богдан подхватил жену на руки, поднял, как ребенка, и сделал широкий круг по горнице. — Не знаю, где такое место, чтоб тебя достойно было? Рядом с солнцем остается посадить.

Он поцеловал ее. Опустил на ноги, но она на ноги стать не захотела, скользнула по телу мужа на пол. Заплакала.

Богдан совсем смутился.

— Ты вот что, Елена! Ты тоже знай: два у меня талисмана. Один талисман — Тимош: он талисман моих надежд, а второй талисман — ты. Ты — жизнь! Единственная моя радость!

Нагнулся, поднял Елену, как малую дивчинку, поцеловал в мокрый нос, положил в постель, одеялом закрыл.

— Поехал, казак!

3

Восемьдесят тысяч сабель набралось в тот раз под бунчуком гетмана. Однако он не торопился напасть на польский табор. Ждал хана.

Ислам Гирей опять завел было разговор о походе на Москву, но получил фирман падишаха Турции идти на помощь Хмельницкому.

Докатывались тревожные вести из Литвы: Януш Радзивилл готовился ударить с севера на Киев. Богдан решил предупредить нападение и отправил в Литву татар Караш-мурзы.

Караш-мурза потребовал денег, и Богдан послал из своего лагеря в Чигирин Тимоша, чтобы тот привез из казачьей казны бочонки с деньгами.

В эти же дни собралась в Чигирин пани Мыльская.

Ее сын Павел вместе с Дейнеками и другими казаками отправился на службу к гетману. Вот тогда-то и вкатилась в Горобцы кадушка в шароварах. У кадушки этой нашлась грамотка: Горобцы и земля окрест отписывались будто бы на имя пана Тетери, человека, состоящего при самом Хмельницком. Истинность грамотки подкрепляли шестеро казаков. Казаки принялись ходить по хатам, собирая оброк для нового хозяина, но пани Мыльская вспомнила былое, зарядила пистолеты, взгромоздилась на коня и такую пальбу затеяла над головой пана-кадушки, что тот бежал вместе с казаками из Горобцов, боясь даже оглянуться.

Пани Мыльская, однако, не успокоилась и поехала в Чигирин требовать у казачьих писарей объяснения.

Словно каша кипела. Весь Чигирин был на улице. Носились с криками дети. Трубили в трубы глашатаи. Одни бабы хохотали, другие заходились в слезах. Смерть на погляденье — сатанинский праздник. Людям он не в страх, ибо такие праздники — ладан для безобразия души.

— Что у вас? — спросила пани Мыльская пожилую казачку.

— Беда, матушка! Молодой Хмель мачеху свою казнит.

Охваченная непонятным предчувствием, пани Мыльская пошла за толпой, а когда опамятовалась: с чего это ей на казнь глазеть? — выбраться из толпы не могла.

Потоки людей, как струи в реке, крутились вокруг белых, только что отесанных столбов. На высокий помост под столбы выпихнули снизу двоих, женщину и мужчину.

— Хеленка! — оборвалось у пани Мыльской сердце. — Хеленка!

И от этого вылетевшего ненароком словечка пани Мыльскую затрясло, забило. Палачи сорвали одежды с Хеленки и с мужчины, который был с нею на помосте, прикрутили их друг к другу веревками, и вот уже качались они высоко над людьми, вниз головою.

И еще пани Мыльская видела: стоял там, закаменев, черный от черной воли своей истукан, и мальчик бился возле него в слезах. Люди показывали на эту пару, и пани Мыльская слышала:

— Тимош! Юрко!

И о тех, о несчастных, говорили:

— Елена — Богданова жена.

— Часовщик бочонок золота украл, бежать хотели.

Только к вечеру, помятая, растерзанная, пани Мыльская нашла свою телегу, ухнулась в нее, а вознице только рукой махнула:

— В Горобцы, Бога ради!

4

Едва в голове начинало светать, Богдан черпал полный ковш водки, выпивал и впадал в бесчувствие.

Три дня гетман ограждал себя от забот и затей мира, но даже в самый нетрезвый свой час он знал: его слова ждут тысячи и тысячи людей.

— Меня не пожалели, и я вас не пожалею! — ронял он тяжелые непьяные слова с пьяных губ.

На четвертый день поутру Богдан вышел к своим полковникам. В ставку приехал коринфский митрополит Иоасаф, а с ним монах Павел. Монах привез грамоту константинопольского патриарха, в которой великий пастырь благословлял гетмана, казаков на войну с врагами православия, а Иоасаф — меч, освященный на Гробе Господнем.

Хмельницкий подержал меч в руках, вернул митрополиту.

— Будь при мне хранителем сей реликвии. Да поможет нам святая сила!

Монаху Павлу гетман сказал, обращая глаза на Спасов образ:

— Клянусь Богом! Пойду на Москву и разорю пуще Литвы. Я посылаю им слезные моления от всего сердца, а они насмехаются надо мной!

Павел, проникнувшись к гетману добрым чувством, написал государю письмо, в котором просил: «Великое ваше царствие, послал бы вскоре гетману небольшую помощь ратными людьми. У него и без того войска много, но надобно, чтоб славилось имя великого вашего царствия, что он имеет помощь от вас. А если теперь помощи не пришлете, то буди ведомо вашему царствию, что будет вам война. Татары давно бы его подняли, только война ему теперь помешала».

5

На болотистой речке Стыри встретились две огромные армии.