Тимур. Тамерлан

И испанцы так и не узнали о том, что их друг Мухаммед избежал наказания и снова, на сей раз ещё более странным образом, двигается под присмотром немца Джильберге.

Сердце Мухаммеда наполнилось теплом, когда он услышал испанскую речь, и ужасно захотелось обнять дона Альфонсо, дона Гомеса и дона Гонсалеса, но арба тронулась, и ненадолго встретившиеся путники разъехались в разные стороны.

Через четыре дня после отъезда из Самарканда Джильберге, Мухаммед, Зумрад и двое сопровождающих их слуг благополучно добрались до Термеза.

Глава 53 Тамерлан и Искендер

Шли дни, и дни, и дни…

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь! — шептал Искендер по-русски, просыпаясь и не зная, утро сейчас или вечер и сколько дней миновало с тех пор, как он оказался в глухом каменном мешке, сыром и затхлом. — Боже, милостив буди мне, грешному! — произносил он громче и размашисто крестился, чувствуя себя свободным теперь совершать православное моление. Теперь было всё можно — Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых помилуй нас, аминь! — И он прочитывал весь чин утренних и вечерних молитв, и покаянный канон, и все песнопения, коим был обучен в детстве. Они ни единым словечком не истёрлись из памяти.

Больше ничего не оставалось делать — только молиться. И он вдруг понял, что это хорошо. Доселе приходилось улучать кое-где, кое-как, уворовывать минутки, когда он мог обратиться мыслью к Господу, а не к Аллаху. Теперь же Господь был полностью предоставлен ему, и оставалось лишь надеяться, что Он услышит грешного раба своего, Александра, явится благим краем слуха своего в каменное узилище, ставшее сродни келье.

— Преклони ухо Твоё и услыши смиренное моление мене, непотребнаго раба Твоего, в воню благоухания духовного Тебе за вся люди Твоя приносящаго…

Один раз в день дверь темницы отворялась, и две чёрствые лепёшки стукались об пол. Затем рука служителя зиндана уносила пустой кувшин и ставила новый, наполненный водою. И это тоже было хорошо — сколько лет провёл Искендер на чужбине, не соблюдая постов православных, поедая мясо даже на Страстной неделе, брюхо себе нажил круглое, будто дыня, так уж теперь-то не грех на чёрствых лепёшках и сырой воде посидеть. Благо!

Одно только мучило и жгло душу — как там жена и малыш? Что с ними? Живы ли? Какие издевательства претерпевают? Ах, Мухаммед, Мухаммед! Ну зачем было рассказывать этой глупышке Зумрад! И сами погибли, и его, Искендера, погубили, да и книгу о жестоком царе Самаркандском заодно, не говоря уж о несчастных Истадой и Малике. Скорее всего, Истадой отправилась в гарем какого-нибудь замухрышки, а Малика отдали на воспитание. Хотя нет, Истадой красивая, могла достаться какому-нибудь минбаши или сановнику.

И неизвестность мучила. Сколько уж дней прошло, а его всё держат взаперти. Над Мухаммедом и Зумрад великий эмир мигом суд учинил, а опального мирзу держит и держит в зиндане. Может быть, забыл? Вряд ли. Слишком много мирза Искендер значил для Тамерлана в последнее время. Можно сказать, молодость ему вернул. А что, если он опять помер, а ни Халиль-Султану, ни кому другому и дела нет до узника?

Он пытался сосчитать, сколько же дней сошло в небытие с тех пор, как его заточили здесь, но это было всё равно что в кромешной мгле пытаться вспомнить, сколько ступенек лестницы ты прошёл — двадцать? тридцать? или все сорок? а то и пятьдесят?

Хорошо помнился первый день, как он ждал, что вот-вот его вытащат отсюда и повлекут на разбирательство. Сколько мыслей тогда было продумано! А молитв — ни одной. Зато с каждым новым днём мыслей становилось всё больше, а желание молиться всё возрастало и возрастало.

— Какое сегодня число? — спрашивал он всякий раз, когда появлялась рука, швыряющая лепёшки и меняющая кувшины. И каждый день ответом было молчание. Однажды всё же ответ последовал:

— Тебе знать не положено.

Но на другой день он снова спросил, и каждый день спрашивал, покуда не услышал снисходительно брошенное:

— Первое.

— Первое? Какого месяца? Раби ал-ахира?[189] Эй! Какого месяца?

Но на большую снисходительность рассчитывать не приходилось. Дверь закрылась, звякнул замок.

Он стал мучительно соображать. Так, его бросили сюда двадцатого числа. Если сегодня первое раби ал-ахира, то значит, он провёл здесь всего одиннадцать дней, а это вроде маловато. Не может быть, что всего каких-то неполных две недели! Больше! А если сегодня первое раджаба, то он тут сидит сорок два дня? Это много. К тому же на первое раджаба назначено начало похода в Китай. Неужели Тамерлан отправится на войну, так и не вспомнив о своём летописце и о его крамольной книге? Это маловероятно. Значит, остаётся полагать, что сегодня первое раби ал-ахира. А если перевести это на нынешние солнечные, то бишь наши, православные дни? И снова он стал мучиться, на сей раз пытаясь определить, какое же сегодня ноября или декабря, если охранник не наврал и действительно исполнилось первое раби ал-ахира.