Тёмная поэзия

«Отче наш, Иже еси на небесех!
Да святится имя твое,
Да приидет Царствие твое,
Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь;

И остави нам долги наши…»

                                          ***

Старуха!

Кожа серая, дряблая, вся обвисла; тело лоснится, а вены – синие вздувшиеся полосы.
Жирная и неповоротливая ведьма.
Бежала из сказки, но новой жизни так и не нашла.
Ужасно, да! Не такая я, – эпилог всегда должен быть иным…
Но он один и тот же. Для всех.
Готова ли к нему?

По стенам рыжие тараканы – снуют, топают, суетятся… Усы – длинные антенны – шевелятся, ищут, рыщут…

Ночами гоняю тараканов кипятком, от этого отслаиваются обои.
Эвелина орёт. Слишком часто…
Капает вода из крана – во всём виноват мудило-сантехник! Где же он?..

Слякоть за окном, и сна ни в одном глазу.

Сон уходит с молодостью, а молодость уже не вернуть…

Пропиваю ошмётки здоровья.

Странно, не помню юности – была ли она вообще?
Фотографии – это засвеченное прошлое – твердят, что была. Но…
Моя ли то юность?
Моя ли?!

На фотокарточке – Женя. Муж он был хороший, добрый.

Оставил меня где-то там, в потерявшихся годах.
Любил море, море, море… Оно сожрало его.
Я – одна.
Женя улыбается. Он вечно будет улыбаться.
И скоро я тоже буду. Буду…

Женя?

Сна ни в одном глазу, а на простыне пятна крови. Руки все в синяках от капельниц.

Жуткая больничная палата; симпатичная медсестра… Вот бы познакомить её с Женькой. Внук мой. В честь деда назван.
Но Женька не хочет знакомиться, смотрит в компьютер.
Он всегда смотрит в компьютер.

Сосед-алкоголик опять клянчит денег. Все они клянчат денег – эти чёртовы попрошайки.

Но сосед выслушает, с ним можно поговорить. В семье давно уже нет такого.
«Дрогнем!» – кривляется его немытая рожа.
Я пью, раскалённое олово кипит в глотке…
Я могу всё!

Тараканы, – они на полу, они на стенах, они в подушке, они в умывальнике, они на тарелках, они в моей еде, они в холодильнике, они в волосах внучки, они в трещинах гниющего дома, они в поздней осени, они между ног, они у меня во рту, они у меня в глазах, они у меня в мозгах…

Кричу ночью – никто не слышит. Храп… Чей?

«Женя, – спрашиваю у фотографий, – это ты? Мне плохо. Я уже не могу!»
Храп. Мой собственный.

Эвелина снова верещит.

Она сумасшедшая, тратит последние деньги на тараканов…
Рычит на меня, чтоб я не заливала их кипятком. Что-то там про обои.
Спятила.
Раньше она не была такой. Когда стала?

Помню, как родила её в шестьдесят четвёртом. Розовый писклявый комок – моя дочь.

Дочь? Что за слово такое?
Тихая и смирная, играла на пианино, получала по рукам, если фальшивила.
Ещё писала стихи, читала их гостям.
А я пила, гости пили, все пили. Было так весело!
Молодая, красивая, здоровая.
Была.
Чёртова осень…

Мы пели:

«Ра-а-сцвета-а-ли яблони и груши,
По-о-плыли туманы над рекой,
Вы-хо-о-ди-и-ла на берег Катюша,
На-а высокий, на берег крутой!»
И пили.

Женя сказал: «Если мальчик – ты назовёшь; но если девочка – я».

Родилась Эвелина.

Курю. Много курю, а потом тянусь за ингалятором. Вдох – силы возвращаются.

Врачи – садисты! – вырезали мне вены на ноге. Тяжело ходить.
Утром проснулась и поняла, что не помню собственного имени.
Мама?

Сую внуку сто рублей, покупаю его минутное внимание.

Так хочется с кем-нибудь поговорить!
«Спасибо», – кивает он, поглощённый своим компьютером.
Щёлк-щёлк-щёлк…
В его пустых глазах отражается неведомое нечто. Монстры современности.
Дождь превращается в снег.

Скоро я умру, знаю это, чувствую.

Одна в окружении родственников. Семья – всегда верила в этот идеал.

Ныне все мёртвые, никого не осталось. Кроме… этих вот, детей…
Сумасшедшая дочь, истеричка-внучка и разгильдяй-внук.
Люблю их?
А что это значит – любить?

«Ты всё только портишь! – заявляет Эвелина. – Нельзя кипятком, так тараканы не выведутся!»

Да что она понимает?

Кошка мурлычет. Она тёплая и пушистая, эта кошка. Мурка.

«Дуня, – ворчит внучка, – её зовут Дуня».

Ночью хожу по подъезду, слушаю шелест дождя с улицы, осматриваюсь.

Размазанное дерьмо у двери, окурки, мат на стенах…
Ищу Мурку. Она ушла гулять и не возвращается.
Я совсем одна.
Я помню, что было, и не помню этого.
А было ли хоть что-то?

Знаю, что Женя был добрым, любил меня.

«Ты ж его со свету и сжила! – шипит Эвелина. – Он оказался слишком мягок для тебя!»
Она считает меня чудовищем, а я – её.
Она моя дочь, и не моя.

«Как дела?» – спрашиваю у Женьки.

«Нормально».
Всегда нормально, нормально, нормально…
И вновь компьютер, вновь щёлк-щёлк-щёлк.
Оболтус. Ему уже двадцать пять – у него ни девушки, ни работы.

Даю ему сто рублей.

Тараканы копошатся внутри меня.

Хочется, как тогда – на операции. Аппендицит.
Вынули из меня кишки, положили рядом, ковырялись, словно в груде мусора…
Вытащите из меня тараканов! Они во мне! Я больше не вынесу!

В молодости была чемпионкой области по мотоспорту. Единственная среди женщин.

Дряхлое жирное тело покрыто шрамами – они мои, честно заслуженные.
Спицы в костях регулярно ноют, ломит суставы…
Пытаюсь вспомнить, каково это – когда вся жизнь впереди?

Краду бутылку коньяка из комнаты дочери. Пусть себе орёт…

Ёбнутая!

Муж оставил её – сбежал к другой бабе. У бабы физиономия суки, а муженёк тот ещё был.
Эвелина обвиняет меня – мол, это я его привела.
Дура ненормальная!
Послушать только: я силой выдала её замуж!
Даже если так, что с того?

Внучка назвала меня «старой ведьмой». Тихо, шёпотом… Вся в папеньку.

Ведьма?
Из какой же сказки я сбежала?
Неужто там было настолько плохо, что я разменяла её на… на… это!

«Женя, скажи, а там, в раю, Бог есть?»

Пожелтевшие от времени фотографии. Замогильная тишина окутывает комнату.
Таракан на руке. Хлоп! – один лишь размазанный плевок.
«Есть».

Сновидения нынче рваные, неясные. Засыпаю в пятом часу, а в семь уже на ногах.

Отдохнула? Вроде бы… В больнице было как-то иначе.
Красивая девушка-медсестра стала бы отличной парой для Женьки.
Глупый!..

Среди белых стен и ненужных старух спалось очень даже хорошо.

Власть ушла у меня из рук, и старые знакомые больше не отвечают на звонки.

Сукины дети!
Когда была в должности – расшаркивались, кланялись, ручку целовали.
А что теперь?
Никому дела нет. Только если тараканам.
«Извините, но он умер», – слышу в телефонной трубке…

«Алло, алло! Хоть кто-нибудь!»

Безумцы! Кругом одни безумцы!

Они захлёбываются воплями – юристы, писатели, хреновы интеллигенты!
Никто уже не сравнится с человеком прошлого.
С тем, например, кем была я!

Деньги, деньги – вечная нехватка денег!

Но!
Сто рублей и взамен взгляд лентяя-внука.
Тоже неплохо.

Соседка сверху – дряхлая глуховатая скелетина – таскается ко мне с разговорами о Боге.

«Покайся, Люба, – воет она. – Господь всё видит! Сама же знаешь, что нам недолго осталось!»
Да как она смеет равнять себя со мной?

Читаю шестую главу от Матфея…

Господь…

Если Женя сейчас у него, это хорошо.
Жаль, что не свидимся больше. Нечего мне там делать, в этом вашем раю.
Да и кто меня туда пустит?

«Алло, Господь?»

«Извините, но он умер»…

Глотаю тараканов, плавающих в остывшем супе.

Смотрю на завядшие цветы в вазе.
А на подоконнике один-единственный горшок с сухой землей – растения давно уже нет.
Тусклый свет сочится в комнату сквозь немытые стекла. Пищит автосигнализация…
В горшке что – правда земля?
Может, там мой прах?

Ночью пробрало – бежала до туалета. Лилась мерзость – непереваренные тараканы…

Утром дочь обвинила меня в том, что я за собой не смываю.
Ёбнутая!

Пальцы на ногах немеют; пронзительно ноют старые кости.

Ненавижу осень! Но она никогда не кончается.
Никогда, никогда.
Моя последняя осень, да…

А дальше наступит весна.

Навсегда, навсегда…
Наступит же – да?

Снилось море. Женя нырял с причала – такой молодой, загорелый…

Выныривал с пробитой головой, и кровь хлестала из раны, струилась по лицу.
Ублюдки! Даже не позволили забрать гроб!
Пришлось хоронить в чужом городе.

Его могила… Она ветшает из года в год, потому что за ней некому присмотреть.

Никто не навещает мертвецов, никому нет до них дела.
Остаются лишь пыльные фотографии и жилплощадь.

Так было всё – и всё прошло.

На стене крест. Труп Бога таращится на меня.

Беру телефон и набираю номер – из прошлого, откуда-то издалека.
«Да?»
«Здравствуйте, скажите, а Господь ещё жив? Могу я поговорить с ним?»

Заучиваю строки из шестой главы…

Телевизор бормочет, бормочет, вопит…

Ухожу на улицу. Ветер треплет волосы – хорошо-то как!
Нужно бы выкинуть мусор – столько всего накопилось!
Я, например.

Или нет?

Лучше выбросить семью.
Попросить у Женьки – пусть отыщет в своем компьютере новую.
Людей, которые будут разговаривать, а не кричать.

Ночью снова кипятком по стенам. И за холодильник. И под раковину.

Тараканы разбегаются, давлю их босыми ногами.
Из комнаты дочери один-единственный усталый вздох.

Эвелина говорит, чтобы я не давала Женьке денег – пускай идёт работать.

Я и не даю.
Сто рублей только если.

Женька улыбается. Уходит куда-то и снова приходит.

Прошу у него сигарету.

Бреду тёмной улицей.

Кругом грязный снег и грязные автомобили, незнакомые грязные лица…
Я когда-то тоже водила машину, пока менты не избили и не отобрали права.
«Ага, – соглашается Эвелина, а чуть позже шепчется с кем-то по телефону: – Да она пьяная вдрызг была, чуть человека не задавила. Вот и лишили прав. Зато теперь всем жалуется, что её избили…»

«Покайся, Люба!»

Жирное тело немеет, в груди холод.

Сердце сбивается с ритма, но я всё равно ворую коньяк из комнаты дочери.
Сигареты и ингалятор…
Какой была! Директор, уважаемый человек, спортсменка и активистка!
А ныне все нос воротят…

Мурка поёт свою песню. Глаза у неё зеленоватые, с хитринкой.

Сую ей под нос морковку.
«Хочешь?»
Не-а, не хочет…

Опять притащился сосед-алкаш. Накормила его супом.

Пока он хлебал, Эвелина состроила недовольную рожу.
Видите ли, не нравится ей, что тут «всякие ходят».

Возвращаюсь затемно, в голове шумит после водки, перед глазами всё пляшет.

Мир куда-то плывёт, плывёт… Ноги не держат.
Хочется что-то сказать дочери – что-то приятное, ласковое. Хочется извиниться за то…
…что я такая, какая есть.

Эвелина начинает верещать, будто свинья на бойне. Называет меня пьяницей и чокнутой.

«Совсем из ума выжила!» – кричит она и хлопает дверью.
Швыряю в неё тарелкой, затем ещё одной.
Тоже начинаю орать.

Боже, как мне всё это надоело! Как я устала!

Утром трещит голова.

А внучка ноет и ноет: это она есть не будет, то она есть не будет, в школу она тоже не пойдёт…
Всыпать бы ей ремня, чтоб выбить эти капризы.
Совсем девчонку разбаловали!

Эх, ненормальная семейка…

Соседка вновь бухтит о своем Боге.

Шамкает губами, тычет скрюченным пальцем в Библию.
Пока было надо, я верила. Теперь больше не надо.
Скоро всё равно помирать.

По стенам ползут тараканы; обои свисают, как кожа на руках и на животе.

Холодно. Очень-очень холодно в эту последнюю осень.
Щёлк-щёлк-щёлк – из комнаты Женьки.
Сто рублей у него в кармане.

«Алло, Господь! Алло, алло!..»

«Женщина, вам же русским языком сказано, что он умер!»
Умер?..

Как же страшно!

А вдруг там действительно ничего нет?
Куда я тогда отправлюсь? Кто меня приютит?..

Вся жизнь перед глазами, – все эти лица, лица…

Теперь я их помню!
Дни уходят, года уходят, но после всё возвращается.
Возвращаются имена, события, значимость того и другого…

И сердце больше не бьётся.

И я как никогда спокойна.

Простите меня!

Кроме вас у меня никого нет, и не было!
Ведь вы – моя семья, самые близкие люди!

И я любила вас. Как могла…

                                 ***

«…яко и мы оставляем должником нашим;

И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Яко Твое есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь»