Тёмная рать

Это был Будимир. Мертвый Будимир, с размозженным черепом, из которого, пузырясь, вываливалась розовая мозговая масса. Будимир с переломанными костями. Совсем-совсем неживой Будимир. Но какая-то сила подняла его на ноги, более того, не превратила в тупого зомби. Тут-то Цент начал догадываться, куда подевалась та черная жуть, что вылезла из саркофага. И вовсе она не исчезала, просто вселилась в тушку бородатого страдальца.

- Падите ниц перед владыкой всех миров! - завопил Будимир. - Теперь никто меня не остановит. Я сокрушу старых богов и завоюю Ирий, а вы, жалкие черви, станете моими рабами и будете целовать мои грязные ноги. Я буду править тысячу лет и еще три года. Я.... Что ты делаешь?

Вопрос был адресован Центу. Бывший рэкетир, которому, по замыслу Кощея, полагалось трепетать от ужаса, снялся с места, подобрал валяющуюся на полу кирку, и, насвистывая, направился к одной из исполинских, подпирающий свод колонн. Не только для древнего бога, но и для Машки с Владиком, поведение Цента оставалось загадкой. Правда, оставалось недолго.

- Пади ниц! - взревел Кощей.

- Ты еще грязные ноги прикажи целовать, - усмехнулся Цент, останавливаясь возле колонны. Затем ухнул, сделал богатырский замах, и вогнал зуб кирки в солидную щель. Дернул инструмент, проверяя, насколько прочно тот вонзился в тело колонны, и навалился на рукоять всем телом. От непомерного физического напряжения едва низом не затрещало, а кирка даже не шелохнулась. За своей спиной Цент расслышал глумливое хихиканье. Уж было подумал, что автор оного попутавший берега и понятия Владик, почти метнулся к программисту с целью изничтожить насмешника, но оказалось, что скалить зубы изволит древний бог.

- Ты, верно, возомнил себя титаном? - весело спросил Кощей. - Решил, что раз сумел пробраться сюда, убив по дороге пару-тройку недотеп, то сам едва ли не бог? Увы, человек, ты ошибся. Силы твои малы, жизнь коротка, а ум скуден. Эти колонны возвели дети богов, великие кудесники скрепили их могущественными чарами. Не с твоими тараканьими силенками пытаться порушить их. Ты всего лишь жалкое животное. Довольно ваше обезьянье племя поправило миром. Теперь мой черед. Моя эра. Мой порядок.

У Цента лицо пошло красными пятнами вдоль и по диагонали. Еще ни разу в жизни его не окатывали таким количеством оскорблений за раз. Не потому, что не встречались хамы и грубияны - этого добра попадалось сколько угодно. Просто внешность у Цента была такая, что пробуждала вежливость даже в конченом жлобе. А даже если и встречался на жизненном пути грубиян с конкретно притупленным инстинктом самосохранения, то много он все равно наговорить не успевал. Цент ведь не стоял и не ждал, пока на него весь ушат опрокинут, он уже после первых капель начинал выдвигать контраргументы. В словестную перепалку не вступал - вот еще, не хватало опускаться до уровня базарных бабок, способных облаивать друг друга часами. Цент был выше этого. И эффективнее. С невоспитанными хамами поступал как с вареными яйцами: вначале бил их лицом обо что-нибудь твердое, вроде фонарного столба или фасада многоэтажного знания, затем катал по асфальту, а после обчищал догола, изымая в качестве компенсации морального ущерба деньги, ценности и внутренние органы.

И вот, под старость лет, довелось выслушать поношение от начала и до конца. Будь Цент моложе лет на десять, он едва ли сумел бы себя сдержать. Обязательно полез бы на Кощея с кулаками, что, скорее всего, привело бы к летальному исходу. Но старый, битый жизнью волк к седым волосам поумнел и научился худо-бедно контролироваться свою ярость. Точнее, научился направлять ее в нужное русло, а вовсе не сдерживать в себе, каковым манером поступают вечно все смиренно терпящие лохи. Цент не кинулся на глумливо ухмыляющегося Кощея с целью покарать, вместо этого всю злость, рожденную наездом, направил на рукоять кирки. В мышцы вдруг влилась такая силища, что от могучего напряжения едва резинка на трусах не лопнула. Цент стиснул зубы, зарычал, закряхтел, и понял, что сейчас либо колонна уступит его натиску, либо он сам сломается пополам. Ничьей не будет. Ничья - удел лохов.

Колонна вдруг содрогнулась, словно гигантская змея, обретшая свободу. Со скрытого во мраке потолка посыпались уже не мелкие камешки, а солидные валуны, каждый из которых мог легко оборвать жизнь. Куски гранита рушились вниз как бомбы, с грохотом дробились о плиты пола, во все стороны со свистом разлетались осколки. Владик рыдал, вцепившись в возлюбленную мертвой хваткой. На пороге неизбежной гибели программист решил осуществить мечту всей жизни, и попытался залезть Машке под юбку. Та, хоть и была увлечена происходящим, сочла необходимым дать отпор неадекватному ухажеру.

- Владик, прекрати! - требовала она, отбиваясь от программиста. У того были шальные глаза, из носа текло что-то вязкое и сползало аж до самого подбородка, а руки продолжали лезть куда не надо.