Тёмная сторона Москвы

Комсомольскую площадь москвичи чаще зовут Площадью трех вокзалов. Как будто мало было бы и одного, чтоб царила тут ежедневная суматоха, вокзалов действительно три: Ленинградский, Казанский и Ярославский. Перекрестье многих путей, где постоянно бурлит толпа – и сбивается городская пена; в этом мрачном глубоком омуте стерегут золотую рыбку обитатели столичного дна. Самые темные силы концентрируются вокруг этого места, и ходят о нем страшные слухи.

* * *

Две девушки из подмосковных Мытищ, Инна и Жанна, с детства были как сестры: ходили в один детский сад, потом в один класс. И так не хотели расставаться, что и будущую профессию выбрали одну на двоих: обе поступили учиться в столичный педагогический институт.

Ездить им теперь приходилось далеко – каждый день электричками в Москву и обратно, в тесноте и давке; но вдвоем и трудный путь легче, и ко всему люди привыкают…

Только Жанну почему-то пугало одно место на Комсомольской площади: вход в метро из подземного перехода. Утром там всегда толпа народу, а переход узкий, душный, и все поневоле движутся медленно, прижатые друг к другу…

– Как будто это не люди идут, а… не знаю… многоножка какая-то, многоголовая гидра. И я сама… как будто не я. Словно у меня отобрали волю. Вроде тряпичной куклы, идешь как в воде… медленно… Топ-топ… топ-топ… Или – каторжники в колодках… Жуть берет. Не знаю, как объяснить! – меняясь в лице, жаловалась подруге Жанна. – Но мне там всегда страшно!

Ее передергивало от омерзения. Но Инна только плечами пожимала:

– Ты, главное, кошелек с документами в карманы не клади! Держи все важное в сумке, прижимай покрепче к себе. А то выдернут из рук, и концов не найдешь!

– Ой, нет, Инка! Если б не ты, не знаю, как и ходить там…

– Не понимаю, чего ты так боишься!

Но Жанна не могла объяснить свой страх подруге; страх – вещь иррациональная. Впрочем, ее, может быть, мучило предчувствие?..

В начале октября Инна простудилась. К вечеру поднялась температура, и девушка позвонила подружке, чтобы предупредить, что на следующее утро той придется ехать в институт одной.

Первым побуждением Жанны было – прогулять институт. Раз подруга заболела, то и ей не хотелось ехать: она просто не представляла, как пойдет сквозь толпу в переходе на Комсомольской одна, без подруги! Об этом она и сказала Инне.

Но та не согласилась с таким ребячеством:

– Ну, знаешь!.. А если я неделю проболею? У меня же ангина. Получается, мы вдвоем все лекции пропустим, а потом – здрасьте, тетя, Новый год! – как сессию-то будем сдавать?.. Наоборот! Хорошо, что нас двое. Я у тебя потом все лекции спишу. Ты заболеешь – я буду записывать… Ну чего ты как маленькая?

Жанне поневоле пришлось признать, что подруга, безусловно, права. Надо взять себя в руки.

– Если страшно будет, просто тверди про себя: «Я в домике, я в домике!» Помнишь, как мы в первом классе играли? – предложила Инна.

Девушки посмеялась, и наутро Жанна в хорошем настроении отправилась в институт.

Как всегда, в подземном переходе у метро собралась толпа.

Люди двигались, плотно прибитые друг к другу, механически раскачивая шаги, словно заводные циркули. Жанна переступала след в след за чужими спинами, стараясь не думать о своем страхе. Внезапно ремешок ее сумки за что-то зацепился в толпе. Студентка обернулась, чтобы удержать сумку, дергая ее на себя. И тут что-то ужалило девушку в бедро – прямо сквозь недлинную нейлоновую куртку и джинсы. От неожиданности Жанна вскрикнула и выпустила сумку из рук.

Она почувствовала шум в ушах и страшную сухость во рту. Перед глазами все поплыло, руки и ноги ослабли, как растаявшее на солнце желе. В последнем усилии устоять на ногах Жанна попыталась схватиться за что-нибудь, но вокруг образовалась пустота. Девушка рухнула на пол и еще несколько секунд наблюдала, как проходят мимо нее люди; как чье-то лицо рядом шевелит губами. Но это было уже немое кино, в котором она ничего не понимала.

Вскоре она и вовсе перестала что-либо чувствовать; сознание сделалось похожим на куски разрезанной кинопленки. То она видела перед собой смеющееся лицо Инны – вместе они сидят в институте на лекциях и переглядываются со знакомым мальчиком; то возникали вокруг белые стены какой-то комнаты, и она чувствовала на коже обжигающий свет лампы. То вдруг оказывалась дома, на родительской кухне, – ела яблочный пирог, приготовленный мамой, раскачиваясь на стуле.

«Не наклоняй, держи ровно!» – говорила ей мама, но Жанна не успевала понять, чего именно от нее хотят, потому что откуда-то из черноты появлялось чье-то лицо, расплываясь таким мутным пятном, что невозможно было определить даже – мужчине оно принадлежит или женщине.

Все вертелось и прыгало, и тошнота подступала от этой круговерти, как на американских горках.

– Приходит в себя. Нужен еще укол, – слышала она будто сквозь вату. Но тут же начинала сомневаться: действительно ли она слышит этот густой мощный голос или он ей мерещится?

– Добавьте два кубика. И сразу препарат Б-13…