Тёмное пророчество

Несмотря на беззаботную жизнь императорского отпрыска, Коммод был идеалом атлетичности: гибкое мускулистое тело, локоны золотых волос, обрамляющих лицо, достойное бога-олимпийца. Его физическая сила уже снискала ему славу и сравнения с легендарным героем Геркулесом.

Когда я бросил очередную виноградину, он поймал ее рукой и принялся рассматривать.

– Ах, Аполлон… – Да, он знал, кто я на самом деле. Мы были друзьями, даже больше, чем просто друзьями, уже почти месяц к тому моменту. – Я так устал от всех этих военных походов. Отец почти все время своего царствования проводит на войне!

– Я вижу, ты очень страдаешь! – я обвел рукой роскошный шатер.

– Но это же просто смешно! Тащиться через дунайские леса, истреблять варварские племена, которые ничем не угрожают Риму. Зачем становиться императором, если ты никогда не бываешь в столице и не отдыхаешь?

Я откусил кабанятины:

– Поговори с отцом. Скажи, что тебе нужен отпуск.

– Ты ведь знаешь, что он сделает, – фыркнул Коммод. – Прочтет мне очередную лекцию о долге и морали. Он ведь такой добродетельный, такой идеальный, такой уважаемый.

Произнося каждое из этих слов, он рисовал пальцем в воздухе кружок (воздушные кавычки в то время еще не изобрели). Я полностью разделял его чувства. Марк Аврелий был самым строгим, самым властным отцом в мире после моего собственного отца – Зевса. Они оба любили читать нотации. Оба любили напоминать своим отпрыскам, что те совершенно не оправдали родительских ожиданий. И, конечно, у обоих были потрясающие, талантливые и катастрофически недооцененные сыновья.

Коммод раздавил виноградину и наблюдал, как по его пальцам стекает сок.

– Отец назначил меня младшим соправителем, когда мне было пятнадцать, Аполлон. Это давит. Служба, постоянная служба. Потом он заставил меня жениться на этой отвратительной Бруттии Криспине. Да кто в здравом уме назовет дочь Бруттией?!

Я не хотел смеяться над его отсутствующей женой… но часть меня радовалась, когда он плохо отзывался о ней. Мне хотелось быть центром его внимания.

– Но когда-нибудь ты будешь править единолично, – сказал я. – Тогда ты будешь диктовать правила.

– Я заключу мир с варварами, – тут же ответил он. – А затем вернусь домой и отпраздную это, устрою игры. Лучшие игры всех времен. Я соберу самых необычных зверей со всего света. И сам буду сражаться с ними в Колизее – с тиграми, слонами, страусами.

Я рассмеялся:

– Со страусами? Ты когда-нибудь видел страуса?

– О да, – мечтательно проговорил он. – Изумительные создания. Если научить их драться, а может, даже придумать для них какую-нибудь броню – это будет невероятно!

– Ты прекрасный идиот, – я бросил в Коммода еще одну виноградину, которая отскочила от его лба.

На миг его лицо озарила ярость. Я знал, что порой мой милый Коммод мог быть весьма агрессивен. Он получал слишком много удовольствия от убийств. Но какое мне было до этого дело? Я был богом. Я мог говорить с ним так, как не осмеливался никто другой.

Полог шатра распахнулся. Вошедший центурион решительно отдал честь, хотя на его блестевшем от пота лице было написано крайнее потрясение.

– Принцепс… – его голос дрогнул. – Ваш отец. Он… он…

Он так и не произнес слово «мертв», но оно само по себе распространилось по всему шатру, и нас обдало холодом. Музыкант оборвал мелодию на большом мажорном септаккорде.

Коммод взглянул на меня полными ужаса глазами.

– Иди, – я отмахнулся от дурных предчувствий и постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойней. – С тобой всегда будет мое благословение. Ты справишься.

Но я уже знал, что будет дальше: юношу, которого я знал и любил, уничтожит император, которым он станет.

Он встал и поцеловал меня в последний раз. Его дыхание пахло виноградом. Затем он вышел из шатра, направляясь, как сказали бы римляне, прямо в пасть волку[12].

– Аполлон, – Калипсо коснулась моей руки.

– Не уходи! – взмолился я, и картина из моего прошлого, вспыхнув, исчезла.

На меня хмуро смотрела волшебница.

– В смысле «не уходи»? У тебя снова было видение?

Я пробежал глазами по темному кафе:

– Я… я в норме. В чем дело?

Калипсо указала на холодильник:

– Взгляни на цены.

Я сглотнул горький привкус винограда и кабанятины. В холодильнике в углу каждого свертка карандашом была написана цена. Самой дорогой была картошка для грифонов – $15 000 за порцию.

– Я не разбираюсь в современной валюте, – признался я, – но не дороговато ли для еды?

– Вот и я хотела спросить о том же, – сказала Калипсо. – Я знаю, что буква S, перечеркнутая вертикальной чертой, означает американский доллар, но вот сумма… – она пожала плечами.

Я подумал, что нечестно было отправлять со мной кого-то столь же невежественного, как я. Современный полубог быстро бы все нам объяснил, кроме того, у них много навыков, полезных в двадцать первом веке. Лео Вальдес умеет чинить машины. Перси Джексон умеет водить. Я был согласен даже на Мэг Маккаффри, которая мастерски метала пакеты с мусором, хотя точно знал, что бы сказала Мэг, глядя на эти наши мучения, – «Что-то вы, ребята, туповаты».