Мэг пела мою песню, но слова были другими. Она сочиняла свои стихи. И чем больше змей собиралось у ее ног, тем сильнее и увереннее становился ее голос. Она все еще фальшивила, но пела с такой душераздирающей искренностью, что ее песня была столь же печальной и личной, как и моя.
– Это я виновата, – звучал ее голос. – Твоя кровь на моих руках. Растоптанная роза, которую я не спасла.
Я был зачарован ее поэтичностью. Очевидно, зачарованы были и змеи. Они плотно окружили ее и качались в такт пению, как толпа в Венеции в 1989 году, когда «Пинк Флойд» выступали на плавучей сцене – я почему-то прекрасно помнил этот концерт.
Через какое-то время я осознал, какое это чудо, что щитомордники не закусали меня до смерти. Почему я стою посреди озера? И только Мэг не дает мне погибнуть – немелодичным, но по-своему красивым и чарующим голосом ей удавалось удерживать внимание тысяч восхищенных змей.
Как и им, мне хотелось оставаться на месте и слушать. Но внутри у меня росло беспокойство. Эта пещера… оракул Трофония. Что-то подсказывало мне, что в таком месте лучше не раскрывать душу.
– Мэг, – прошептал я. – Остановись.
Она, конечно, меня не услышала.
Сама пещера, казалось, слушала ее. Каменные стены засверкали. Тени задвигались будто в танце. Блестящие сталактиты тянулись к Мэг как стрелки компаса.
Она пела о том, как предала меня, как вернулась к Нерону, как поддалась страху перед Зверем…
– Нет, – сказал я чуть громче. – Нет, Мэг!
Слишком поздно. Магия пещеры, уловив ее песню, стократно усилила ее голос. Все пространство заполнили звуки, сочащиеся чистой болью. Озеро закипело, когда испуганные змеи нырнули в воду и помчались прочь, едва не сбив меня с ног как сильное течение.
Возможно, они скрылись в каком-то тайном подводном протоке. Возможно, просто исчезли. Я знал одно: островок посреди пещеры внезапно опустел, а я был единственным живым существом в озере.
А Мэг все пела. Теперь звук, казалось, исходил из нее против ее воли, будто гигантская невидимая рука сжимала ее как резиновую игрушку. По стенам пещеры пробегали блики и тени, сливаясь в призрачные картины из ее песни.
Я увидел мужчину средних лет, который наклонился и улыбнулся, будто смотрел на ребенка. У него были темные кудрявые волосы, как у меня (то есть у Лестера), широкий нос в веснушках и ласковые добрые глаза. Он протягивал кому-то розу.
– Подарок тебе от мамы, – его шепот влился в песню Мэг. – Эта роза никогда не увянет. И шипы тебя никогда не поранят.
К цветку потянулась пухлая детская ручка. Я решил, что это одно из первых воспоминаний Мэг – что-то на самой кромке сознания. Она взяла розу, и в ее руке цветок развернул прекрасные лепестки. Стебель нежно обвил запястье Мэг, и она запищала от восторга.
Другая картина: император Нерон в лиловом костюме-тройке, стоя на коленях, смотрит Мэг прямо в глаза. Улыбается так, что, если не знать Нерона, можно принять его за доброго малого. Под бородой, напоминающей ремень шлема, вздулся двойной подбородок. На толстых пальцах сверкают кольца, усыпанные драгоценными камнями.
– Ты же будешь хорошей девочкой, правда? – Он сжал плечо Мэг слишком сильно. – Твоему папочке пришлось уехать. Если будешь себя хорошо вести, может быть, вы снова увидитесь. Вот будет здорово, да?
Маленькая Мэг кивает. Я каким-то образом почувствовал, что ей тогда было пять лет. Я представил, как мысли и чувства кипят у нее внутри, превращаясь в толстую защитную скорлупу.
Перед глазами появилась новая сцена. На мраморных ступенях Нью-Йоркской публичной библиотеки в Мидтауне лежит труп мужчины. Одна рука прижата к животу, исполосованному жуткими ранами, возможно оставленными ножом или когтями большого хищника.
Вокруг ходят полицейские, что-то записывают, фотографируют, следят, чтобы зеваки не заходили за желтые ленты. Однако двоих они пропускают: Нерона в новом лиловом костюме, но с той же мерзкой бородой и теми же украшениями, и напуганную, бледную, упирающуюся Мэг, которой уже, наверное, исполнилось шесть. При виде тела она всхлипывает. Пытается отвернуться, но Нерон кладет ей на плечи тяжелую руку и не дает уйти.
– Я хочу, чтобы ты увидела, – его голос полон притворного сочувствия. – Мне так жаль, милая. Зверь… – Он вздыхает, как будто трагедию невозможно было предотвратить. – Я хочу, чтобы ты занималась еще старательнее, слышишь? Делай все, что скажет учитель фехтования. Если с тобой случится что-то плохое, что-то еще ужасней, чем это, ты разобьешь мне сердце. Смотри. Запоминай.
Глаза Мэг наполняются слезами. Она подается вперед. В другой руке ее отца зажат стебель розы. Раздавленные лепестки разбросаны у него по животу и почти не заметны на фоне крови. Она кричит:
– Папочка! Помоги!
Полицейские не обращают на нее никакого внимания. Зеваки смотрят сквозь нее. Рядом только Нерон.
В конце концов она поворачивается к нему, зарывается лицом в его жилет и безутешно рыдает.