Тёмное солнце

— Вода стала стеклом, — сказал он, падая на Лаитан. Медноликая удержала его, дрожащими руками пытаясь поставить на ноги. Откуда он узнал про то, что творилось внизу, она даже не хотела думать. Остановившись на середине моста, Лаитан крутила головой, в надежде отыскать идущего первым Морстена, но ничего не было видно и слышно.

Только туман, морось и тишина мёртвой зоны с ребристым мостом, напомнившим Лаитан пол в рубке судна, привидевшегося ей во сне.

Ощущения были такими явными и сильными, что теперь Медноликая уже сама начала сомневаться в своей нормальности. Ей то казалось, что из тумана протянется рука Креса, то виделась она сама, одинокая и тащившая на плече не то труп, не то бессознательного тхади, то снова разум подбрасывал ей игру картинок, приводя в чувства и давая понять, что мост — это только похожее сооружение.

Все, о чём она думала, пока на неё не упал тхади, это доспехи северянки.

Мора была именно в том, что вытащил шаман. Черные, блестящие, облегающие кожаные доспехи с мехом на накидке, крепившейся к плечам. — Мой господин и муж увидит, что я для него совершила, и тогда у Замка не будет выбора, он сделает меня его полноправной хозяйкой и слугой, — возникнув перед Лаитан, сказала Мора. Лаитан поняла. Эта женщина, путешествуя путями Тьмы, тихонько избавлялась от лишних людей, сталкивая их с моста. И теперь Медноликой приходилось только гадать, сколько уже погибло и сколько осталось в живых.

Морстен шел вперед. Его интересовал Отец, о котором всегда говорили с недомолвками и писали намеками, не допуская ни единого цельного описания. Словно те, кто что-то знал, не могли сказать правды, а все остальные ее не знали. Даже Замок в кипе переданных знаний пропустил многое, связанное с этим островом. И Гравейн понимал, почему. Чтобы хранить и защищать, не обязательно знать досконально принцип действия того, что охраняешь. И даже, если разобраться, вредно обладать такими знаниями, потому что начинаешь испытывать соблазн исправить, подчинить себе или направить на достижение неких, возможно даже высших, целей.

То, что Варгейн знал и умел, оставалось его тайной и его грузом — памяти, совести, долга. То, чем обладал Морстен — принадлежало только ему самому. «Узнай я суть Отца полностью, смог бы удержаться от этих искушений? — задал себе вопрос властелин Тьмы, и сам себе ответил: — Да, смог бы. Не без борьбы». И разве не подвергся такому испытанию Посмертник, как Ветрис?

Интерес. Вот что двигало Морстеном на пути к острову. Густой туман, заволокший все вокруг своим склизким телом, погасил звуки и ограничил видимость. Холодная струйка влаги, скользнувшая за шиворот, отрезвила, и Гравейн остановился, прислушиваясь. Кто-то из тхади получил раны, и потерял сознание. Но врагов он не чувствовал, это место было едва ли не единственным после Замка, где не ощущалась даже тень присутствия Посмертника и его гнилостного дыхания, заполнившего весь мир, кроме крайнего Севера.

«Что это может быть? — властелин потянулся к рукояти меча, и его рука схватила пустоту. Черный меч Тьмы остался на берегу, притороченный к седлу уккуна, а тяжелый клинок тхади он не надевал с самого перевала. — Кто?»

Морстен обернулся назад, вглядываясь в тяжелые космы тумана. Тхади слышали своего повелителя, и отвечали ему таким же непониманием происходящего. Имперцы и долинцы слабо сияли серебряными и золотыми звездочками в серой мгле. Неожиданно одна из искорок погасла, упав вниз и разбившись у подножия моста. Но Гравейн не услышал и звука, только свое тяжелое дыхание. В носу свербило, и воздух казался липким и разреженным.

Мора. Он не ощущал Моры, хотя и знал, что она где-то рядом. Морстен сплюнул за пределы моста, и пошел обратно, пытаясь нащупать сознание проклятой соплячки, которой Тьма затуманила разум настолько, что она стала считать себя высшим существом.

— Ты должна умереть, змея, — схватив Лаитан за горло, приподняла ее над мостом северянка. — И я сама позабочусь об этом, если мой муж зачем-то сохранил тебе жизнь, я исправлю его доброту.

— Отпусти, трахнутая уккуном, — хрипло выдала Лаитан, когда ноги ее соскользнули с моста. В сердце поднялась иррациональная волна страха. Еще полчаса назад она готова была умереть. Полдня назад жаждала смерти. А теперь, ощутив под ногами пустоту, готова была драться за жизнь до последнего. Инстинкты самосохранения и древнейший из них, по имени страх.

— Я не убью тебя здесь, — презрительно сказала Мора, — ты нужна моему господину живой. Но я лично прослежу за тем, чтобы все твои люди, как и варвары, остались здесь, на застывших остриях стеклянных волн океана.