Тёмное солнце

— И потому ты сейчас развернёшься, и двинешься обратно к своей Киоми, которая скрывается вот за тем валуном, — прервавший его Морстен кивнул в сторону камня, походившего на голову великана. — А потом вы с ней вернётесь к Лаитан, и подготовитесь к переходу по подземельям. Желательно найти перед этим ушибленного новостями дварфа, который, как ни крути, привык к жизни под скалами.

— Ты не понял меня, владыка Замка? — переспросил Ветрис. — Я вызываю тебя.

— Моя ответ «нет», — осклабился Гравейн. — И, боюсь, если так продолжится, то такой же ответ последует на другое твоё предложение, которое ты посылал мне некоторое время тому назад с Безымянным.

— Я ничего не посылал тебе! — горячечным шёпотом проговорил Ветрис, внезапно напрягаясь. — Ты лжёшь, Тёмный!

Морстен зевнул, прикрывая ладонью рот. Ему надоел Коэн. Своей ветреностью, вспыльчивостью и переменчивостью. Предложение о переговорах и союзе, про которое рассказал пленный, пусть и под давлением, было реальностью. Если Коэн не хочет признаваться в фактической измене перед имперцами — это его право. Но связываться с таким нестойким партнёром для Властелина Севера было невыгодно.

— Хорошо, ты прав, я это выдумал. От скуки, — сказал он. — Если хочешь, то можешь сразиться со мной после того, как вы дойдёте до Отца. Не раньше.

— Хорошо. Луна свидетель, я сражусь с тобой, — варвар выглядел недовольным, но обещание мести его удовлетворило. На время.

Но Морстену нужно было довести Лаитан до Отца. Теперь он понял это совершенно чётко, словно Тьма сама диктовала ему свою волю. На самом деле, эта Сила никогда не вмешивалась напрямую, всего лишь подталкивая и мягко предоставляя выбор. И в этом случае её дыхание ощущалось очень сильно. «Если такова твоя воля, — подумал он. — То так и случится».

Гравейн в последний раз бросил взгляд на заваленный туннель, и начал спускаться к низинке, где в углублении скал разведчики обнаружили небольшой родничок. Животных было решено вести с собой, если ширина коридоров позволит. А для того нужно было разведать ближайшие окрестности того прохода, откуда вышел убитый Топор.

— Кто-нибудь видел Гурруна? — спросил он, вернувшись к Лаитан, окружённой жрицами.

Гуррун увидел блестящие жилки, бегущие по стенам коридора. Низкий и довольно широкий проход, который можно было заметить только тем, кто был ростом с Дварфа, порос кустарником и почти слился с окружающим пейзажем. Гуррун провёл грубыми пальцами по сверкнувшей золотоносной жиле, нежно бормоча себе под нос что-то успокаивающее.

Тёмный коридор вывел дварфа в широкий зал, который показался Гурруну заброшенным и поросшим паутиной. По углам сверкнули золотой росписью состарившиеся пустые доспехи воинов подгорья, и Гуррун, благоговея перед ними, шагнул вперёд, к возвышающемуся амфитеатру зала.

Темнота сменилась светом, потускневшее медное кольцо колодца, обозначающего священную чашу для первых предотцов, вспыхнуло чистейшим красноватым светом. Гуррун увидел расплывающиеся перед глазами цветные пятна, не сразу осознав, что это слезы мешают ему видеть обитель своих предков. Мысли о грудах доспехов и пустынных коридорах в паутине сменились яркими образами величественных и суровых дварфов, выстроившихся в колонны по бокам от Гурруна и отдающим ему почётный салют топорами и секирами. Впереди, блистая доспехом и кольчужной рубашкой, его встречал Двойной Топор, чья борода была заплетена в две косы, а руки покоились на топорище своего любимого оружия.

Гуррун смахнул слезы тыльной стороной ладони, переполненный радостью и величием, что его приняли в своих покоях древние дварфы.

Позади него, клубясь туманом и белым молочным отваром, поднималась стена призрачных духов, чьи окровавленные голодные рты уже пускали на пол ядовитую слюну. Призраки вились, перепихиваясь, толкая друг друга, протягивая руки к Гурруну, стремясь поскорее обрести плоть первыми, чтобы дождаться остальных и расправиться с ними. А когда умершие от голода и сошедшие с ума от поедания своих же соплеменников души обретут плоть, они выйдут под лунный свет, чтобы питаться плотью живых и пытаться утолить вечный зовущий голод, который невозможно насытить ничем из материального мира. Души чуяли златокровых, жриц Империи, чья магия была для них неопасна, а плоть и кровь казались слаще любого крепкого эля и ароматнее жареного мяса.

Молочный туман скользнул струйкой к роднику, прячась в тени, коснулся источника и растворился в нем, насыщая своими испарениями влагу. Все, кто уже выпил воды, кто только начал пить и поить уккунов медленно начали опускаться на камни. Жгуты молочного марева лизнули светловолосого человека, отпрянули, но потом спеленали его и втащили в проход волоком. Следом за ним поволокли мать матерей, и белый туман пульсировал, словно радуясь победе и возможности пировать до упаду за многие сотни лет. Одурманенные варвары, в чьих жилах текла насыщенная серебром кровь, оказались не по зубам душам подгорья. И они бросили их там, где они выпили отравленную воду.