Тёмный ручей

Даже я сама слышу, как в конце последней фразы мой голос срывается, и я умолкаю, сложив руки на груди, и, ссутулившись, приваливаюсь к спинке дивана. Вся моя поза буквально кричит: «Не разговаривай со мной», и Кеция принимает это.

– Ну хорошо. А ты, Коннор?

– Ей не следовало врать нам о том, что она делала вместе с папой, – говорит он.

– Это я понимаю. Но тебе грустно? Или ты злишься?

Кеция старается слишком сильно, и я думаю, что она, вероятно, так же обижена на маму, как и мы. Присмотр за нами из услуги, которую они с Хавьером оказывали маме с удовольствием, теперь превратился в ответственность. Наверняка они оба думают об одном и том же: «Как мы ухитрились в это ввязаться? И как нам теперь из этого выбраться?»

Мы наверняка все думаем именно так, но ни я, ни Коннор не скажем этого вслух. Мы – дети нашей матери. Мы не хотим говорить о своих чувствах. Когда мама таскала нас к психотерапевту послу того, как вышла из тюрьмы, я, наверное, побила все рекорды по времени молчания на сеансах разговорной терапии.

Если б я и захотела поболтать об этом – если б, – то не стала бы делать это здесь. Особенно в присутствии Коннора. Я должна быть сильной для него. Ради него.

В ответ на вопрос Кеции мой брат пожимает плечами, и она грустно улыбается, как будто понимает. Но на самом деле она не понимает.

– Хорошо, однако вы знаете, что можете прийти к любому из нас, верно? Когда угодно. И сказать что угодно. День выдался тяжелый, и мы останемся здесь, рядом с вами.

– Ага, круто. Мы закончили? – спрашиваю я. – Можно мне пойти в свою комнату?

– Конечно, – мягко отвечает Кеция. – Если хочешь, иди отдыхать. Мы будем здесь.

Прежде чем уйти, я наклоняюсь над братом и кладу руку ему на плечи, потом шепчу, так чтобы слышал только он:

– Ты ведь знаешь, что всегда можешь прийти ко мне, да?

Коннор слегка кивает. Он придет, когда будет готов.

Я иду в свою комнату и захлопываю дверь. Ложусь на кровать и смотрю в потолок; поворачиваюсь так и этак, надеваю наушники, но ничто не действует. Я не могу отдыхать. Не могу спать. Поэтому встаю и начинаю ходить по комнате. Я думаю о маме. Вспоминаю всё, что она делала для меня, со мной, всё веселье, смех и свет, которые она дарила мне, и гадаю, не совершила ли я ужасную ошибку. Это заставляет меня злиться на себя – сначала за то, что я причинила ей боль, а потом за то, что больше не могу злиться на нее.

Сейчас я чувствую себя ужасно одинокой и пустой и хочу, чтобы кто-нибудь заботился обо мне. Хочу, чтобы кто-нибудь посмотрел мне в глаза и сказал, что ему не все равно, что со мной будет. Мне отчаянно, до боли хочется этого. Но не от Кеции. И не от Хавьера. Они милые, но я хочу, чтобы это была мама. Или, может быть, Сэм.

Нет. С кем я действительно хочу поговорить, так это с Далией, но мне не позволяют ездить в город или звонить ей. Я знаю почему, и это умное решение, но сейчас я совершенно не чувствую себя умной. Я чувствую себя отчаявшейся. Внутри меня пустота, которая душит меня, как будто в комнате не хватает воздуха.

Поэтому я беру свой телефон, по памяти вбиваю ее номер, а потом пишу, где можно встретиться со мной. Подписываюсь «Тана» – это сокращение от «лантана», названия ее любимого цветка, и какое-то время назад она прозвала меня «Ланнитана».

Ответ приходит через несколько секунд.

30 мин норм?

ОК, пишу я в ответ, потом закрываю окно приложения.

Она согласилась без колебаний, и от этого мне тепло – и тревожно.

Коннор подсказал мне, что делать. Я вылезаю в окно и прикрываю его за собой. Когда перепрыгиваю через боковую сторону изгороди, Бут гавкает, но только один раз, словно не знает о том, как сообщить, что я нарушаю правила, или как будто на самом деле не хочет меня выдавать. Наконец он пробегается вдоль изгороди, забирается обратно на крыльцо и ложится. «Охраняет Коннора», – думаю я. Хорошо. Мне нужно, чтобы он делал это вместо меня.

Я уже давно не бегала, и теперь мне снова нужно в это втянуться. Ощутить контроль. Горение. Внутреннее спокойствие, которое приходит, когда полностью сосредоточиваешься на физическом усилии. Это не оставляет места для посторонних мыслей и эмоций.

Поэтому я бегу. Несусь через лес, следя, куда ступаю, и придерживаясь неровной охотничьей тропы, пока не добираюсь до дороги, а потом перехожу на широкий шаг. Не проходит и получаса, как я вижу сквозь деревья голубой блеск озера Стиллхауз и замедляю походку до обычного шага, потому что ноги у меня уже начинают дрожать. Подхожу к озеру с дальнего конца, мимо тира, где должен работать Хавьер, – вот только он взял длительный отпуск, чтобы обеспечивать нашу безопасность.

Я гадаю, сколько времени ему потребуется, чтобы осознать, что я удрала из этого безопасного уголка. И сколько еще – на то, чтобы найти меня.

Продолжаю идти через лес, стараясь не шуметь и прячась всякий раз, когда вижу машины или людей. Хотя сегодня народу немного. Погода почти ясная, если не считать небольших облаков, и холодная. Большинство людей в такую погоду предпочитают сидеть дома. Ветер слишком резкий для лодочных прогулок.