Тёмный рыцарь

— Осаждали мы один замок близ Беруэлла, на эссекском побережье. Графа Жоффруа ранило стрелой в голову — рана пустяковая, но она воспалилась и загноилась. Граф умер, каясь в своих грехах, только Церковь все равно отказала ему в погребении на освященной земле. Об этом прослышали тамплиеры. Они с почестями перенесли останки графа в свое лондонское владение, что близ усадьбы епископа Линкольнского. Церковь, однако, вновь запретила погребение, потому что Мандевиль умер in peccatis, без отпущения грехов; тогда тамплиеры подвесили его гроб средь ветвей тиса на своем кладбище. — Майель хрипло рассмеялся. — Так что он все равно на кладбище, только не в самой земле! Да что там, — продолжал он, — у меня грехов не меньше, и они столь же тяжкие. Только тамплиеры и сжалились надо мной, поэтому… — Он облокотился о зубцы башни, подставляя свежему горному ветру лицо с дубленой кожей и резкими чертами. — Когда на меня наложили епитимью, я стал орденским послушником и отправился, как мне и повелели, в заморские земли. — Майель обернулся и сжал плечо Эдмунда. — Но довольно о том, что было! Давай разберемся с тем, что есть. Хозяин Усама показал нам свое искусство в стрельбе из лука, надо отплатить любезностью за любезность.

Они спустились во двор для воинских упражнений, располагавшийся позади башни, — там фидаины и стражи крепости в синих плащах отрабатывали приемы боя. Майель настоял на том, чтобы показать и свое умение. Велел привести коня и продемонстрировал турнирные приемы: поединок на копьях, сшибку на всем скаку, выпады мечом и кинжалом, не задевая противника, затем стрельбу из лука и метание дротиков. Даже де Пейн, привыкший наблюдать за поединками на ристалище лучших рыцарей своего ордена, пришел в восхищение; не остался равнодушным и Усама со своими воинами. Майель был превосходным наездником: рыцарь и конь сливались в единое существо, стремительное и грозное. Всадник направлял коня одними шенкелями, а руки были заняты щитом и копьем, булавой либо мечом. Несколько фидаинов вызвались быть его противниками. Вот тогда Майель и показал грозную красоту рыцаря в сражении: он изгибался и вертелся, расшвыривая противников крупом коня, а сам делал стремительные выпады то клинком, то щитом, чтобы разделить своих противников, загнать в угол и покончить с ними. Когда все завершилось, Усама первым завел хвалебную песнь. Майель же пожал плечами, подмигнул де Пейну и шутливо заметил: он-де надеется, что ему никогда не придется встретиться с их любезным хозяином на поле брани.

Майель недаром изощрялся: фидаины воочию увидели, что тамплиеры тоже сильные воины; спало напряжение, возникшее после того, как Усама преднамеренно показал, на что способен; трое же посланцев ордена стали сплоченнее. Парменио поделился с товарищами теми сведениями о крепости, которые ему удалось собрать. Он доверительно сообщил, что изучил все боковые и потайные выходы — на случай, если бы им пришлось покинуть крепость раньше, чем того пожелают хозяева. Де Пейн подозревал, впрочем, что Парменио одновременно искал что-то еще, нечто такое, о чем не станет рассказывать. Но Эдмунд понимал, насколько важно поддерживать добрые отношения со своими товарищами. Каждое утро они встречались с провансальцами, а вечером оставались втроем, чтобы обсудить события дня и послушать рассказы Майеля о битвах среди угрюмых болот на востоке Англии. Со скуки ли, от невозможности ли раскусить тайные замыслы Тремеле, а может, из-за намеков на планы Великого магистра послать их в Англию, но де Пейн с жадностью впитывал подробности о бушующей на острове гражданской войне. Майель же рассказывал охотно, дважды просить его не приходилось. Он поведал о том, как Стефан и его сын Евстахий сошлись в смертельной битве с Генрихом Плантагенетом, графом Анжуйским. О том, как Генрих — молодой, не знающий жалости, преисполненный сил — вознамерился любой ценой завладеть английским престолом и усмирить знатнейших баронов, чьи распри подливают масла в огонь войны. Эдмунд догадывался, что Майель — сторонник Генриха, тем более что прежний господин Майеля, Жоффруа де Мандевиль, был заклятым врагом короля Стефана. Но каждый вечер они то и дело возвращались к обсуждению причин, приведших их сюда, в Хедад, и к тому, что замыслил Тремеле. С того момента, как они выехали из Триполи, де Пейн свято верил в то, что в убийстве графа Раймунда повинны ассасины и что Великий магистр располагает какими-то доказательствами этого, но пока держит их в тайне. Вскоре это убеждение было разрушено до основания.

Усама наконец пригласил их снова предстать перед своим отцом и его советниками. Как только покончили с положенным обменом приветствиями, Низам подался вперед, указав пальцем на де Пейна. Он медленно заговорил на лингва-франка, загибая пальцы по мере того, как излагал свои аргументы.